Поначалу контраст сугубо декоративной, праздничной фактуры и столь яростного, однозначно агрессивного политического «содержания» способен озадачить, вызвать недоумение. Вместе с тем, наряду с подобными, заставляющими вспомнить позднего Льва Толстого (периода «Не могу молчать!»), обличениями, встречаются и другие. Их можно охарактеризовать как эстетические и одновременно жизнестроительные манифесты. Один из таких текстов Толстый так и называет – «16‐й Манифест Вивризма»: «Превращать деньги и ценные бумаги в произведения искусства, а не наоборот – это и есть окончательно отрефлектированный образ искусства. Ибо „наоборот“, т. е. превращать результат труда в деньги – это образ ремесла!.. Превращая деньги в произведения искусства, вы обогащаете и себя, и человечество! А кроме того, вы лишаете рычага давления тех, кто, являясь хозяином денег, ведет себя как хозяин жизни, подавляя, угнетая, унижая тех, кто трудом обогащает человечество! Превращать деньги и ценные бумаги в произведения искусства – это и значит быть артистом! Деньги унижают душу и достоинство человека. Искусство возвышает личность. Артист, творящий бескорыстное искусство – единственный спаситель человечества!» (Текст № 22-0).

«Слоистость», как формальная, так и содержательная, собственно, и создает необходимое напряжение, эффект, выводящий «картинку» за пределы чисто визуального восприятия, из-под юрисдикции непритязательного декоративного искусства, «украшательства». Как же соотносятся между собой эти «геологические слои»?

Как я уже сказал, денежная купюра представляет собой в своем роде законченное «произведение», в этом смысле деньги и ценные бумаги можно рассматривать как знаки определенной – государственной – эстетики, Государственного Искусства. Эта знаковая природа денег в качестве эстетического объекта парадоксальным образом совпадает, но как бы в перевернутом виде, с тем, как описывает в «Капитале» функциональное бытие денег Маркс: «Самостоятельное выражение меновой стоимости товара является здесь лишь преходящим моментом. Оно немедленно замещается другим товаром. Поэтому в процессе, в котором деньги переходят из одних рук в другие, достаточно чисто символического существования денег. Функциональное бытие денег поглощает, так сказать, их материальное бытие. Как мимолетное объективированное отражение товарных цен, они служат лишь знаками самих себя, а потому могут быть замещены простыми знаками» (курсив мой. – А. С.).

Итак, Толстый использует дензнаки в их эстетической функции, как знаки самих себя. В то же время он задействует саму их поверхность в качестве материала, материального носителя: жест, вписывающийся в траекторию исторического авангарда, траекторию перманентной эстетической революции, нацеленной в пределе на отмену, уничтожение границы между искусством и внепоположным ему («искусством» и «политикой», «искусством» и «жизнью»). Это революционное устремление можно проследить как череду отказов: от прекрасного, от образа, от фигуративности, от двухмерности, от холста, от краски, от живописи как таковой, от конвенционального пространства типа музея или галереи и т. д. Материал в этом отношении играет важную, конституирующую роль; обращение художника к «неэстетичным» объектам, к безобразному, низменному, к отбросам и мусору обнаруживает в нем свой эквивалент. Так, кубисты вводят в коллаж рекламу, обрывки газет, комья земли, обломки мебели; футуристы печатают книги на обоях; дадаисты еще более расширяют ассортимент эстетически немаркированных, вызывающе «бросовых» материалов; Дюшан выставляет в качестве художественных объектов сушилку для бутылок, велосипедное колесо, писсуар; Уорхол рисует банки кока-колы, консервы, раскрашивает автомобили; современные художники выставляют экскременты, трупы, внутренние органы: крайнее – материалистическое – выражение антитезы «возвышенным объектам» традиционного, домодернистского искусства.