На страстной неделе в великий пяток, по должности моей посещал я арестантов, вверенных моему надзору, в общих комнатах; наконец зашедши в Комнату и сего арестанта, нашел его горько плачущего. Вопрос мой был: – О чем ты, почтенный старец, плачешь? – Плачу, сказал, что Христа Спасителя безвинно распяли. Я ему сказал: так точно, он безвинно пострадал, единственно из любви к роду человеческому и проч. Наконец говорю, мы должны плакать более о своих грехах и очищаться от оных истинным раскаянием; а паче тебе в преклонных летах и во всю свою жизнь находившемуся в заблуждении и в делах, противных Богу и человечеству. Мне кажется, в своих поступках ты не совершенно раскаялся, часто вспоминаешь с воздыханием о своих единомышленниках, до сих пор ты не можешь мне сказать по справедливости, кто тебе был учителем и наставником, чтобы сделать над собою такой ужасный поступок? – Вздохнул он и сказал: – Ох, отец святой! видно пришло время сказать тебе всю правду. Мне было явление во сне, будто бы Господь Саваоф явился и говорит: ты имеешь грех, и если ты его не отбросишь от себя, то не будешь в царствии небесном. И показал мне нож большой, который лежал в сарае и был сильно раскален, и сказал: возьми сей нож, и проведи оным по телу своему, начиная от большого пальца правой ноги до тайного уда; и ежели нож остановится на тайном уде, то отрежь его, и будешь счастлив и спасен. Когда я проснулся, то пошел в сарай и нашел там нож, показанный мне во сне. Взяв его, пошел в ригу, которая в это время топилась с хлебом для молочения; положил нож в огонь и раскалил его так, как во сне видел; потом взявши его, провёл, начиная от большого пальца, по всей ляжке правой ноги своей до самого тайного уда; и как только до него ножом довел, то в туже минуту отрезал себе… и бросил их в огонь, которые в моих глазах и сгорели. Вот, сказал, сущая правда. Потом и над моими учениками такую же операцию делал; теперь сказал он, что уже оставил и давно не учит, и крайне, будто бы, сожалеет и раскаивается в своем заблуждении и прелести. – Сие обстоятельство не поставлено было прежде на вид вашему сиятельству, потому что в инструкции, на сей предмет данной, не изъяснено о донесении в таковых случаях. Ныне же решился на таковое представление по требованию вашему подробного известия о сем старике. Признания же его, что он выдавал себя за Искупителя и принимал от последователей своих служение, превышающее делаемое человеком, он по лукавству своему никак не сознается ни мне, ни отцу своему духовному, хотя неоднократно и разными образами старались доводить до сего признания. Об духовнике для него, по инструкции хотя и можно назначить из иеромонахов, но по неимению способных для такового предмета, с согласия начальства назначен из градских священников, в каковом качестве он и для других арестантов ныне находится. При сем ваше сиятельство преданнически осмеливаюсь уверить, что не токмо каждомесячно, как вы изволите требовать, но и при каждом значительном случае касательно сего арестанта не премину обстоятельно об всем уведомлять.

Впрочем с истинным почитанием и проч.

16 июля 1821 г.».

Затем в деле о Селиванове следуют отпуски с третных и месячных от архимандрита донесений – большею частью однообразной формы и содержания, что «старик находится в одинаковом положении», или: «тогда-то исповедался и причастился», или: «посылок к нему никаких ни от кого не было». Донесением же от 3 мая 1822 г. за №25 министр духовных дел был извещен о следующем:

«Сего мая 2 числа со стороны единомышленников его (арестанта) с. петерб. купец Степань Кузнецов был в городе Суздале под видом закупки товаров, приходил в здешний монастырь для любопытства и старался узнать о местопребывании начальника своей секты, спрашивал меня, не имеет ли он нужды в деньгах или вещах и просил меня принять на содержание его какую либо часть денег; но я отозвался на вопрос его неведением и не принял от него денег и немедленно выслал его из монастыря и в то же время дал знать о сем суздальскому городничему Макову, прося его о высылке помянутого купца Кузнецова из города».