– Похоже, мы сегодня ужасно друг друга раздражаем, – говорит Виржини. Она поворачивается ко мне, не поднимаясь с подушки.

Я качаю головой. Я смотрел в потолок, но сейчас я закрыл глаза.

– Я тебя укушу за плечо.

– Не надо, – говорю я. – Я тебя укушу сильнее, и это плохо кончится.

Виржини кусает меня за плечо.

– Перестань, Виржини, – говорю я. – Просто перестань, о’кей? Мне больно, и я не хочу. И не щипай меня. И я не раздражен, просто устал. У тебя в спальне слишком жарко. Сегодня у нас была по-настоящему длинная репетиция, и я не в настроении смотреть французский фильм по телевизору. Почему бы тебе его не записать?

Виржини вздыхает:

– Ты такой скучный. Если ты такой скучный вечером в пятницу, я и представить себе не могу, насколько ты скучный вечером в понедельник.

– Ну, тебе и не придется это представлять. В понедельник мы едем в Льюис, а потом в Брайтон.

– Квартет. Квартет. Фу. – Виржини пинает меня.

Через какое-то время она задумчиво говорит:

– Я так и не встретилась с твоим отцом. А ты так и не захотел познакомиться с моим, даже когда он был в Лондоне.

– О, Виржини, пожалуйста, я хочу спать.

– Твой отец не бывает в Лондоне?

– Нет.

– Тогда я поеду с тобой в Рочдейл. Мы поедем на моей машине на север Англии.

У Виржини маленький «форд-ка», покрашенный металлической краской в цвет, который она называет цветом «черной пантеры». На этой машине мы выезжали на короткие прогулки в Оксфорд и Альдебург. Когда я веду, она настаивает на «поверни там», имея в виду «здесь». Это приводит ко многим объездам и перепалкам.

Виржини очень горда своей машиной («живая, шустрая, изящная», как она ее описывает). Она страстно ненавидит все машины с полным приводом, особенно после того как висящее на одной из них колесо сделало вмятину на капоте ее запаркованного «ка». Она ведет машину с талантом и воображением, обычно отсутствующими в ее игре.

– Почему-то я не представляю тебя в Рочдейле, – говорю я, немного грустя, возможно, потому, что теперь и себя-то я там не особенно представляю.

– А почему? – спрашивает Виржини.

– Магазины без шика. Нет красивых шарфиков. Ты будешь газелью на цементном заводе.

Виржини приподнимается на подушке. Со жгучими глазами черной пантеры, с черными волосами, падающими на плечи и ниже на грудь, она выглядит восхитительно. Я ее обнимаю.

– Нет, – говорит она, сопротивляясь. – Что ты про меня думаешь? Тебе кажется, что меня интересует только хождение по магазинам?

– Нет, не только хождение по магазинам, – говорю я.

– Я думала, ты хочешь спать, – говорит она.

– Да, но это не про то. И вообще: что значит плюс-минус десять минут?

Я открываю ящик тумбочки.

– Ты очень практичен, Майкл.

– Мм, да… нет, нет, Виржини, не надо. Не надо. Прекрати. Просто перестань.

– Расслабься, расслабься, – она говорит, смеясь, – щекотно, только когда ты напряжен.

– Щекотно? Щекотно? Ты меня кусаешь и думаешь, что мне щекотно?

Виржини разбирает смех. Но этот смех, вместо того чтобы отвлечь, только сильнее меня возбуждает.

После горячего душа в розовой ванне я ставлю будильник.

– Зачем? – сонно спрашивает Виржини. – Завтра суббота. Мы можем проснуться в полдень. Или ты собираешься репетировать, чтобы подать мне пример?

– «Водяные змеи».

– О нет, – говорит Виржини с отвращением. – В этой грязной ледяной воде. Вы, англичане, ненормальные.

Я одеваюсь в темноте, чтобы не разбудить Виржини, и выхожу на улицу. Она живет на южной стороне Гайд-парка, я – на северной. Идя от нее однажды ледяным пятничным утром, я заметил пару голов, болтающихся на поверхности озера Серпентайн. И спросил ближайшую ко мне голову, чем она там занимается.