– Я не знал, что ты так любишь «Форельный» квинтет, – говорю я ему.

– Ну да, – говорит Пирс. – Все относятся к нему как к дивертисменту или хуже.

– Я считаю, что он на одну часть длиннее, чем надо.

– Эллен, можно мне чашку чая, пожалуйста, – бормочет Пирс. – Чем горячее, тем лучше.

– Беру свои слова обратно, – быстро говорю я. – Похоже, Билли опять опаздывает. Что на сей раз? Жена, дети или Центральная линия?

– Он позвонил, – говорит Эллен. – Не мог засунуть свою виолончель в футляр. Шпиль застрял. Но он уже в пути. С минуты на минуту должен быть.

– Оригинально, – отзывается Пирс.

Когда Билли появляется, он долго просит прощения и потом объявляет, что ему нужно обсудить нечто очень важное. Это структура нашей программы в «Уигмор-холле». Он думал про нее целый день. И выглядит очень обеспокоенным.

– Расскажи нам, Билли, – говорит Пирс терпеливо. – Нет ничего, что бы мне доставило большее удовольствие, чем хорошее структурное обсуждение.

– Вот-вот, видишь, Пирс, ты изначально настроен скептически.

– Да ладно, Билли, не давай Пирсу себя сбить, – говорю я.

– Ну, вы знаете, – говорит Билли, – что, играя Гайдна, Моцарта и Бетховена в этом порядке, мы путаем все отношения между тональностями. Это полный беспорядок. Сначала три диеза, потом один, потом четыре. Никакого чувства развития, чувства развития совсем нет, и слушатель наверняка ощутит структурный стресс.

– О нет! – говорит Пирс. – Как ужасно. Если только мы бы могли заставить Моцарта написать пьесу с тремя с половиной диезами…

Нам с Эллен смешно, и Билли нерешительно присоединяется.

– Ну? – спрашивает Пирс.

– Просто поменять местами Моцарта и Гайдна, – говорит Билли. – Это решит проблему. Возрастающее количество диезов, чувство правильной структуры, проблема решена.

– Но, Билли, Моцарт был написан после Гайдна, – говорит Эллен.

– Да, – говорит Пирс. – Как насчет хронологического стресса у слушателей?

– Я предвидел, что ты это скажешь, – говорит Билли с хитрым видом, настолько хитрым, насколько Билли способен. – У меня есть решение. Поменять гайдновский ля мажор. Играть позднего Гайдна, написанного после Моцарта.

– Нет, – говорю я.

– Какого? – спрашивает Эллен. – Просто из любопытства.

– Того, который опус пятьдесят, фа-диез минор, – говорит Билли. – Он тоже с тремя диезами, так что ничего не меняется. Это очень интересно. В нем есть все – о да, и последняя часть тоже с фугой, так что это не меняет основную тему концерта.

– Нет, нет, нет! – говорю я. – Билли, ну правда, публике наплевать на порядок диезов.

– Но мне-то – нет, – говорит Билли. – А вам наплевать?

– В нем нет части, которая доходит до шести диезов? – спрашивает Пирс несколько неуверенно. – Помню, студентом я его играл однажды. Это был кошмар.

– В любом случае наверняка слишком поздно уговорить «Уигмор» поменять программу, – говорю я быстро. – Она, возможно, уже напечатана.

– Хорошо, давайте им позвоним и спросим, – говорит Билли.

– Нет-нет! – говорю я. – Нет. Давайте репетировать. Все это пустая трата времени.

Все трое глядят на меня с удивлением.

– Я люблю ля-мажорный квартет, – говорю я. – Я его не сдам.

– Ну, – говорит Билли.

– О, – говорит Пирс.

– А, – говорит Эллен.

– Нет, не сдам. Насколько мне кажется, Гайдн – это кульминация нашего концерта. И вообще это мой любимый квартет всех времен и народов.

– Ну, о’кей, это было только предложение, – говорит Билли, осторожно отступая, будто имея дело с сумасшедшим.

– Ты это серьезно, Майкл? – говорит Эллен. – Серьезно?

– Всех времен и народов? – спрашивает Пирс. – Величайший квартет всех времен и народов?

– Я не претендую, что величайший, – говорю я. – Знаю, что нет, что бы это слово «величайший» ни значило, мне вообще все равно, что оно значит. Он – мой любимый, и этого достаточно. Давайте избавимся от Моцарта и Бетховена, если хотите, и сыграем три раза Гайдна. Тогда не будет ни структурного, ни хронологического стресса вообще. И не будет надобности в бисах.