…тогда империю спасло чудо, не иначе.

И вера.

И верность. И люди, многие из которых ныне уже отошли от дел, ибо война силы забирает даже у одаренных… первей всего у одаренных. А мир… мир всем сперва кажется благом, но к благам привыкают, и вот уж хочется большего.

- Матушку проведай, - велел царь, думая о своем. У него тоже забот хватало. Министры там, советники, каждый из которых на словах за благо империи радеет, а на деле половина франкам продалась, а другая – бриттам. А есть и такие, что на всех работать горазды, платили бы поболе. – И дружка своего возьми. Нехай развлечется.

Лешек крепко сомневался, что молочный брат его, наперстник и единственный, пожалуй, помимо родителей человек, которому цесаревич верил, желает этаких поручений.

Но с батюшкой спорить…

- И это… посетуй там, что я совсем плох стал… гневлив без меры… и вообще, тебя женить задумал.

- Что?!

От только этого Лешеку не хватало.

- Хоть бы что, - передразнил батюшка. – Сам подумай… тут конкурс, а там слух…

…одно к другому. И ведь в чем препоганая сила слухов? Какие бы здравые доводы ни приводились в опровержение: не поможет.

- Но…

- Мальчик мой, - царь прикрыл глаза. – Мы оба знаем, что от меня желают избавиться, а вот ты им нужен. Во всяком случае, пока наследник не появится… шапка Мономахова слабую кровь не примет. А стало быть…

…ищи кому выгодно.

И получалось… получалось, что им с Димитрием немалое развлечение выпало.

Ее императорское величество, в свои годы сохранившая и стать, и красоту, жаловалась на жизнь. Окруженная двумя дюжинами боярынь, фрейлинами и гофмейстринами, она громко и слезливо причитала, порой заламывала унизанные перстнями ручки, касалась пальчиками напудренного личика.

Вздыхала.

И одного разу даже слезу выдавила.

Боярыни слушали. Качали головами, сочувствуя, и перстеньки пересчитывали. А заодно уж подмечали мелочишки нехорошие, навроде нездорового блеска в глазах, бледности кожи и синеватых ногтей.

И уж точно не остались незамеченными три целителя, денно и нощно оберегающие покой императрицы. Вот один одну скляночку подал, и по палатам поплыл характерный сладковатый запах валерианового корня. Вот другой с поклоном поднес кубок, в который черных капель накапал. Вот третий бутылью с пиявками потряс и часы извлек, солидные, луковичкой.

Мол, время для процедур.

И поднялись статс-дамы, подавая знак прочим, что окончена аудиенция.

- Красота, - неискренне сказала императрица, прикрывши очи, - требует жертв…

И взмахом руки боярынек отпустила.

А сама растянулась в кресле.

- Лешечек, останься с матушкой, - дребезжащий, усталый голос ее был слышен в коридоре, и лишь когда дверь закрылась, императрица вздохнула. – Когда ж это закончится-то?

Она отерла лицо, стирая пудру.

От пиявок отмахнулась, правда, велела на свиньях покормить. А вот валериановые капли выпила: нервы, они не бесконечны.

- Представляешь, третьего дня пудру отравленную поднесли… и главное, яд хороший, трехкомпонентный, - императрица вздохнула с немалым сожалением. – Сработал бы только в контакте с серебром.

Она повернула узенький серебряный перстенек, который носила, не снимая.

- У нас такие не варят…

- Кто? – у Лешека в глазах потемнело. Ладно, батюшка, что на царя покушаются, это привычно, обыкновенно даже, ибо государство без смутьянов, что дворовый кобель без блох.

- Так разве ж выявишь? Подсунули Заточным, но они точно не причастны. Мелкое дворянство, явились дочку при дворе пристроить… кстати, довольно смышленая особа. На редкость здравомыслящая и не без толики таланта.

- Мама!

- Что, мама? Между прочим, мой отец в твои-то годы трех детей имел…