– Фуу, Дима, ты откуда? – затыкая носики, хором заголосили девчонки.
– Так пожар же снимал. Побочные эффекты.
– В душ срочно!
– Ну, надо домой ехать.
– Так дуй скорей, а я поставлю сейчас все на ленту, – говорит Света, возвращая флешку.
В отдел зашел мой непосредственный. Высокий сухощавый мужчина лет сорока пяти, с резким голосом и проницательным взглядом.
– О, Дима, ты снял? – спрашивает он. – У меня для тебя есть еще кое-что сегодня. Домой заскочи, сполоснись и вперед. – Он протягивает мне лист бумаги с распечатанным заданием.
Я ныряю в подземку. Итого, сегодня я проведу под землёй уже два часа.
Снять надо очередь в Пушкинский музей. Да, именно очередь в кассы. Как москвичи стоят за билетами. Дома споласкиваюсь, надеваю свежую футболку, джинсы и бегу снимать. Пара съемок в день, и уже совсем скоро я буду сказочно богат. Если раньше не свихнусь от документирования всякого унылого говна. В Пушкинский музей действительно километровая очередь. Дают Пикассо. Из собрания Национального музея Пикассо в Париже. Люди хотят если не прикоснуться к прекрасному, то хотя бы просто на него посмотреть, отстояв за этим несколько часов в живой очереди. Снимаю со всех возможных ракурсов постные лица любителей культуры и топаю на заслуженный отдых. Только захожу домой – звонок на мобилу. Это Света, из Конторы:
– Мы тебя аккредитовали на еще одно мероприятие. Сейчас скину на почту подробности.
Ночной концерт, посвященный семидесятипятилетию Московского метрополитена в вестибюле станции метро Кропоткинская. Дирижер Рахлевский с камерным оркестром. Ну что ж, настало время и мне окультуриться. Итого, уже три часа под землей. Хотя, сегодня домой я уже не попадаю, значит, – два с половиной. Так из этих часов можно когда-нибудь чью-то коротенькую жизнь собрать. И спустить под землю.
Я сижу на Кропоткинской. Подогнали два фирменных красивых состава. Музыка хороша, но я ее практически не воспринимаю из-за навалившейся ночи и усталости. Надо снимать. Слушатели – это согнанные после работы служащие метрополитена. И, похоже, они тоже слабо вникают в происходящее. Кое-кто держится, некоторые же сильно не парятся и просто спят в вагонах. Но музыка хороша, безо всяких сомнений. Отсняв, я на первом же утреннем еду домой. Обнимая сумку с камерой и стараясь не уснуть по дороге. Сижу, забившись в самый угол, и по белкам глаз пассажиров мысленно выставляю баланс белого в вагоне.
Дома тихо и пусто. Не слышно даже соседей. Временами это начинает жутко давить, и я не могу обходиться без музыки. Даже засыпаю под «Гражданскую оборону» или какой-нибудь эмбиент типа «Афекс Твина». Просто чтобы убить тишину. И еще чтобы заглушить мысли. Надо собрать все вещи, напоминающие о Ленке, и выложить на улице возле мусорного контейнера – может, хоть бомжам пригодятся. Пройдя все стадии разрыва отношений, я теперь просто злюсь на себя. Я отнюдь не Заратустра и одиночеством не наслаждаюсь. Но принимаю его как должное наказание. Да еще все эти съемки вгоняют в депрессию. Ловлю себя на мысли, что оживаю на протестах и всяческих экстремальных ивентах. Не раз уже закрадывалась мысль поехать снимать какие-нибудь локальные конфликты, которых всегда более чем достаточно. Жить на войне. Быть как Стенли Грин и Джеймс Нахтвей. Но меня держит – смешно, но это правда – то, что я в агентстве. Вроде же как семья. Хоть я и не в штате, но все же они меня поддерживают на плаву. И я чувствую себя нужным. А в командировки отправлять не спешат – ведь и тут побегушек более чем достаточно. Скоро придет Женя, и ему нужно заплатить за квартиру двадцать пять тысяч. И несмотря на то, что Контора приносит мне в месяц тысяч тринадцать-пятнадцать – все равно я держусь за нее обеими руками, остальное зарабатывая на стороне. Некая устроенность, пусть даже иллюзорная, меня удовлетворяет. Я живу так уже три года, из которых год – один. Когда наши ссоры достигли пика, Ленка уехала в Италию и уже вышла там замуж за итальянца. И это хорошо. Пусть у нее все будет. С такими мыслями я засыпаю на диване, даже не раздеваясь, – забываюсь тревожным сном, чтоб хотя бы часа четыре подремать, не потеряв окончательно сегодняшний день.