Им не надо никого,
Как молитва, молчаливо
Легких листьев торжество.
Что́ красе их вдохновенной
Близкий смертный снежный мрак…
До чего самозабвенны,
Как бесстрашны – мне бы так!
2
Грустила я за свежими бревенчатыми стенами,
Бродила опустевшими лесами несравненными,
И светлыми дубровами, и сумрачными чащами,
От пурпура – суровыми, от золота – молчащими.
Я увидала озими, как в раннем детстве, яркими, —
Великодушной осени весенними подарками.
В неполитом, в неполотом саду твоем стояла я…
Пылают листья золотом, любой – как солнце малое:
Что видывали за лето от зноя неустанного —
По самый стебель на́лито и оживает заново.
Ни шелеста, ни шороха – пройди всю глушь окрестную,
Лишь смутный запах пороха томит кору древесную.
Какими днями тяжкими нам эти чащи дороги!
За этими овражками стояли наши вороги.
Ломились в наши светлые заветные обители,
И воды ясной Сетуни их темный образ видели.
Настигнутые пулями, о вольной воле певшими,
В свой праздник недогулянный, детоубийцы, —
где ж они?..
Лишь смутный запах пороха хранит кора древесная.
Ни шелеста, ни шороха – тиха краса окрестная.
Как в утро это раннее, что разгорится досиня,
Мне по сердцу стояние самозабвенной осени!..
А ночь обступит звездами – дремучая, прозрачная.
Одно к другому созданы – и мрак, и свечи брачные…
Земля моя чудесная, что для тебя я сделаю,
Какой прославлю песнею все светлое, все смелое,
И тишину рассветную, и жизнь вот эту самую,
И вас, друзья заветные, заветные друзья мои!..
3
Не наглядеться, не налюбоваться
На эту пламенеющую тишь,
Столь властную, что некуда податься,
И вместе с ней стоишь, горишь, молчишь.
Как памятник, надгробье страстотерпцам,
Что отстояли этот день большой
Единственным неповторимым сердцем,
Таинственной единственной душой,
Как жертвенник, неистово горящий
Во имя тех, которых молим жить, —
Высокая и пламенная чаща,
Ее огня вовек не потушить.
Здесь прошлые, здесь будущие годы,
И чудится – впервые жизнь полна
Столь просветленным воздухом свободы
От звезд небесных до морского дна.
И беззаветно жить бы мне отныне,
Самозабвенным воздухом дыша,
Чтоб сердце стало крепче этой сини
И чище этой осени душа.
1943
Прощанье
Вот на этом самом месте
В этой комнате чужой
Мы прощались. Были вместе,
Не рассечь – душа с душой.
В эту комнату чужую
Я теперь вхожу одна.
Холодея, дохожу я
До тогдашнего окна.
Вот на этом самом месте,
Вот у этого стола,
Мы прощались. Были вместе.
Вместо смерти жизнь была.
А теперь в тиши зловещей
Взгляд вещей невыносим,
А теперь исходят вещи
Прежним голосом твоим.
Говоришь ты: – Не бывало,
Что сбывается со мной!
Обвилась, околдовала,
Стала до смерти родной,
Заповедной, сокровенной,
Тайной сердца моего,
Друг мой вечный, мой мгновенный,
Ты счастливее всего!.. —
Это ж песня! Это – ты же…
И в ответ едва-едва,
Неразборчивее, тише,
Слышатся мои слова:
– Силою тысячелетней
Сердце одарило нас…
Ты скажи хоть в миг последний,
В первый и последний раз, —
Ведь за дверью жизнь иная, —
Время ехать на вокзал, —
Знаешь, как люблю я?
– Знаю, —
Воздух дрогнувший сказал.
Не твоим ли каждым словом
Озарен мой трудный путь!
Став дыханьем, хлебом, кровом,
Слово может все вернуть:
Как-нибудь обронишь слово,
Ставшее моей душой, —
И окажешься ты снова
В этой комнате чужой.
1943
«Ревет, и воет, и дымится...»
Ревет, и воет, и дымится
Вспять обращенная волна.
К прочерченной штыком границе
Откатывается война.
Сдержи дыханье, – там вершится
Твоя судьба, моя страна!
На недоконченной странице
Дымятся кровью письмена.
Как шумно смерть в лицо дышала!
Как трудно с нею грудь о грудь!
Концом прикинулось начало,
Казалось – не передохнуть.
Нам воздуха недоставало
На грозный, на прощальный путь,
И только кровь в висках стучала: