В остроконечную осоку дорогой погрузились бетонные плиты, пересечённые тропинками чёрной воды. Прохладно пахло болотом. В зелёной осоке светились там и здесь жёлтые болотные цветы. В чёрной воде, между острых сочных листьев лежали мутные тела пластмассовых бутылок, смятые сигаретные пачки. Сердце дрожало, но я улыбался. Всё было в порядке, потому что было как в детстве.

Яблоня у забора. И рядом вишня. Как тогда, так сейчас они росли рядом, светили белыми цветками из зелени. По этим родным деревьям, по голубому фасаду второго этажа, с большим квадратным окном с белым крестом рамы, выросшим далеко впереди, поперек неровной земляной дороги, я узнал улицу детства. Она всегда представлялась просторной, а сейчас лежала передо мной узкая, в тесноте пышных кустов и зелёных крон деревьев, словно усохла.

Я шёл по двухколейной земляной дороге в каменных брызгах. В зубах держалась травинка; я кусал её мягкий стебелёк и выплёвывал обломок, когда она укорачивалась до сухой, из придорожной травы я выдёргивал свежий стебель.

На обочинах, напротив друг друга, через дорогу, у распахнутых калиток лежали на боку велосипеды, упираясь педалями в траву, блестя спицами колёс на солнце. На светло-коричневом кожаном сиденье, отполированном сверху до рыжего пятна в Средиземное море, распластался солнечный луч, матово поблёскивая. Из колеса блестящих спиц торчали стебли травы с серыми хохолками и дрожали на ветру.

Вместо деревянных, с первым этажом в три окна и одиноким окошком под остроконечной двускатной крышей, голубых или зелёных домиков, с рамами выкрашенными белым, стояли трёхэтажные краснокирпичные особняки. Вместо деревенских оград, сквозь которые просвечивала жизнь, высились глухие деревянные заборы, сплошные стальные листы и высокие стены, сложенные из красного или белого кирпича. Я кусал сладкий кончик травинки, мягкий, молочно-салатовый, и искал дома друзей детства, но в крепостных фасадах или глухих заборах не мог узнать прошлое. Мгновения радости узнавания прошли, и теперь шаги по чуждому посёлку отдавались спокойствием равнодушия.

Но свой дом, где прожил столько лет, узнал. Низкий голубой палисадник, голубой домик, три белых окна с белыми занавесками на первом этаже и окошко круглое как иллюминатор с прицелом рамы в треугольнике чердака. С боков пристроены террасы под наклонными крышами, высокие окна распахнуты, и дом медленно дышит, то надувая белоснежные кружевные занавеси как щёки, то втягивая в комнаты. Калитка воронёных прутьев закрыта, на террасу раскрыта дверь, из темноты под белоснежной кружевной занавесью слышны голоса. Стесняясь стоять, я пошёл. Стали уходить назад кусты смородины вдоль ограды, густые ветви яблони перед дальней террасой. Но это там, перед одинокой ступенью лестницы, на площадке квадратных плит, в каждой из которых рельсами выбраны два параллельных желобка, где в широких щелях между плитами торчат пучки травы, я сидел на табурете куклой в белой простыне, мама стригла мне волосы. В тени было прохладно, только одно солнечное пятно грело пальцы босой ноги, а другое тёплой ладонью легло на щёку. Как в заснеженные овраги сучья и сломанные деревья, ложились в складки простыни плотными брёвнышками и полумесяцами русые пряди, рассыпались спичками из коробка.

На мгновение я замер, и снова пошёл.

Теперь я искал соседский дом, и кучу песка перед ним, где были камнями расстреляны укрепления врага, ржавые ворота гаража напротив, но мимо проходили чужие ограды, деревья, окна. Лишь в тупике улицы, где дорога упиралась в знакомый дом с голубым фасадом и большим окном с деревянной решёткой на втором этаже и расходилась новыми улицами вправо и влево, я вновь вспомнил детство.