— Я снимаю с себя всякую ответственность за жизнь леди, — пропыхтел тот, безуспешно пытаясь вырваться.

— Не стоит, — посоветовал Тимар. — Лучше следите, чтобы она никуда не влезла.

— Достала, — показала я тонкий, как игла для вышивки бисером, обломок. — Тим, одолжи, пожалуйста, платок.

Сообразив, что я имею в виду, Тимар снял с шеи тонкий шелковый шарф, свернул его треугольником и повязал, закрывая мне нос и рот. Цитрусовый нероли его одеколона частично забил сладковатый запах дурно пахнущих ран.

— Удачи, господин Майур, — похлопал лекаря по плечу Тим. — Справишься? — поцеловал он меня в висок.

Я поморщилась — можно подумать, у меня выбор есть. Йарре можно дерзить, можно втихую игнорировать его приказы, но открытого неповиновения он не потерпит.

— Эти шипы в ранах… Они часто ломаются? — спросила я.

— Восемь из десяти. Наденьте фартук, леди, — велел Майур.

— И вы каждый раз вырезаете мышцу?!

— Или отнимаем конечность, или даем смертельную дозу опиума. Если не вынуть иглу в течение пары суток — человек не жилец, — хмуро сказал Майур. — Давите на рану сильнее, не бойтесь.

Брызнул гной, и я с криком отпрянула в сторону. Ко мне повернулись головы лекарей.

— Может, вскрывать будет кто-то другой, а я только доставать? — жалобно спросила я, с ужасом глядя на слизь, забрызгавшую передник у меня на груди.

— Хорошо, дайте нож. И наденьте хотя бы перчатки, какая-никакая, но защита. С вами действительно ничего не случится? Не хочется быть колесованным, знаете ли. Или повешенным.

— Точно, — кивнула я и, закусив губу, сунула руку в рану. Проклятая колючка будто убегала от меня. Я упустила ее раз, другой, а на третий она впилась в мизинец. — Брыг!

Я осторожно, двумя пальцами, выдернула шип из-под ногтя. К горлу подступила желчь, и я с усилием сглотнула комок.

— У вас много таких раненых?

— Две-три дюжины в сутки.

В конце смены меня вырвало.

Весь день я, не жалуясь, в зародыше задавив скулеж, ковырялась в грязных ранах. Майур, видя, что со мной дело пошло гораздо быстрее, велел внести еще один стол и организовал подобие мануфактуры: он вскрывал карман с гноем, служанка вставляла распорки, позволяя всей гадости стечь, я вынимала шип. Оставалось лишь промыть рану и нанести лечебную мазь. А роль чудо-средства, защищающего меня от яда, играло дешевое серое мыло, толстым слоем которого я покрывала руки.

Как заведенная, я перемещалась вокруг стола. После первого десятка я уже перестала отличать лежащих передо мной мужчин друг от друга — блондины, брюнеты, рыжие, худые, мускулистые — все одно. Был лишь голос Майура: «Плечо. Нога. Грудь. Лопатка», металлический блеск скальпеля и сладковатый душок над обжигающе-горячими ранами.

Потом солдат уносили — доставать стрелы или болты, зашивать, накладывать шины на сломанные руки, а я все кружила вокруг стола под бас главного лекаря:

— Нога. Плечо. Обратите внимание, он три шипа в бедро поймал, причем кучно. Бок. Спина… Все, госпожа, это последний.

— Все? — тупо переспросила я.

— Да, все. Вот полотенце… Позвольте мне.

Майур усадил меня на табурет, помог снять фартук.

— Простите, леди, — прокашлялся он, опускаясь на колени и вытирая мои руки чистой тканью. — Ваша помощь действительно неоценима. Сегодня мы впервые не потеряли ни одного отравленного. Я… Я был чудовищно неправ.

Я вяло кивала его словам, потом увидела, что он собирается целовать мне руки, и отодвинулась: Йарра узнает — прибьет.

— Я приду завтра. Спокойной ночи, господа, — попрощалась я с лекарями и вышла в окно, почувствовав, что не добегу до уборной.

Спрыгнула с подоконника вниз, по грудь утонув в сугробе. Дрожа от холода, от отвращения, из последних сил сдерживая рвотные спазмы, загребая снег, будто плыву, я спряталась от пытавшихся догнать меня лекарей и долго блевала за конюшней.