На уроках начальной военной подготовки нас учили стрелять из малокалиберной винтовки – мелкашки, для чего на пришкольной территории был при участии старших школьников построен тир.

Так же, при участии школьников, был разбит школьный сад. Мы сами копали лунки под саженцы, насыпали на дно «пирамидки» питательной смеси и сажали плодовые деревья. Я и сейчас мог бы указать, где растёт «моя» яблоня.

Как уже упоминал, в первую половину года моя школьная жизнь проходила относительно спокойно: боялся, что вытурят из интерната. Как всегда, по пятницам разъезжались по домам, в воскресенье возвращались, используя свободное время для путешествий в Верхотурье. Осенью обследовали Свято Троицкий собор и стены кремля, зимой катались на коньках или лыжах. «Новый год» тоже прошёл без эксцессов, а вот второе полугодие, особенно его окончание, опять было отмечено некоторыми «подвигами».

Весной вообще наметилось некоторое равнодушие к учёбе: сказывалась накопленная за зиму усталость. Сжатая пружина должна была, в конце концов, расправиться. Мы начали коллективно прогуливать занятия и ещё больше баловаться на уроках, добиваясь удаления из класса. Моя соседка по парте Аля Яценко была и моей главной жертвой – именно её я допекал своими выходками. В итоге опять получил предупреждение о том, чтоб на следующий год на проживание в интернате не рассчитывал.

Бабушка да я – вот и вся семья. 1959 год

Зимой произошло значимое событие: из семьи ушла бабушка. Все эти годы она не ладила с моей мачехой, но терпела, а тут, разругавшись с ней в очередной раз, пошла к начальнику лесоучастка и попросила выделить ей, как пенсионерке, какую-нибудь комнату. И он выделил – как раз в том бараке, который когда-то, лет семь тому назад, строили весёлые вятские ребята, забавлявшиеся моими лихими ответами на вопрос, почему это молодая мамка всю ночь ревела.

Теперь – после ухода бабули – возвращаясь из школы, я то и дело стал заставать дома пьяные компании. Отец с мачехой и раньше не были трезвенниками, а тут вообще зачастили. Иногда отец наливал и мне, хвастаясь перед собутыльниками тем, какой отличный у него сын, но я начал замечать за собой, что не могу терпеть пьяных, их слёзы, слюни, их запах. Вот когда плеснут, и я выпью, всё как-то сглаживается. Поэтому, заставая дома пьяные компании, я старался сразу же уйти – внутри поднималась неодолимая волна гнева и презрения. Особенно, когда я видел в таком состоянии отца. И это сохранилось во мне на всю жизнь: пьяных я терплю только тогда, когда сам пьян.

Учиться оставалось считанные недели, по дорогам журчали ручьи, слепило глаза весеннее солнце, и настроение было соответствующим, солнечным, – вот в такой день я в очередной раз прибыл домой.

Дом встретил меня небольшой пьяной компанией, в центре которой был мой отец. Рядом крутилась подвыпившая мачеха, которая, впрочем, на его фоне казалась практически трезвой. Настроение сразу скатилось в бездну, особенно после того, как отец полез ко мне целоваться и в очередной раз начал представлять своим собутыльникам, хотя чего представлять – все меня прекрасно знали! Но это был такой ритуал, хмельной пассаж! После того, как я почувствовал эти пьяные губы, этот отвратительный запах, услышал глупые надоевшие слова: «Посмотрите, какой у меня сын!» – которые он повторял как заведённый, гнев заполнил всё моё существо. Еле сдерживаясь, я звенящим голосом спросил, когда же прекратятся пьянки, которые повторяются почти каждый день, и тут вдруг увидел ухмыляющуюся рожу мачехи – это был предел. Вырвавшись из объятий отца, я ударил его – он повалился на лавку у стены – схватил сумку и выбежал из дома.