«Прости, если сможешь, – написал я ей. – Знаешь ведь, многие слова я бросаю впопыхах, не обдумавши. И удельный вес их весьма невелик. Прости, пожалуйста».

«Умерло то, что всегда прощало в таких случаях, – был скорый ответ, – точка невозврата пройдена. Не хочу, чтобы через десять лет ты снова напомнил мне, что испортила твою жизнь. Так что пока не слишком стары, нужно подумать о создании чего-нибудь нового. Как, например, твои родители – развелись ещё лет двадцать назад, и живут себе каждый сам по себе. Неплохо живут. О срочном разводе тоже не переживай. Слышала я, что кроме уймы времени, это стоит теперь немалых денег».

Её ответы были слишком быстры, надрывны, я чувствовал их боль, что писавши их, она, возможно, плачет. Осознавать, что весь я, вся моя сущность, ей столь неприятны, раздражительны, мне тоже было нелегко. И наперёд зная беспомощность своих слов, я отвечал ей своим привычным пафосным вздором:

«Умершее воскреснет, а к этой точке невозврата мы будем ходить, как раньше по выходным ходили к скалам Очарования, – умиляясь, вдохновляясь».

«Не хочу больше слышать твоё умиление, вдохновенную болтовню, пустые надежды,… нытьё, жалобы. И вообще, ты отвлекаешь меня, я дома крашу ворота».

«Ворота… – стукнуло в моей голове, – ведь напоминала столько про них, просила покрасить. Зимой вон три недели бездельничал».

Эмоциональное моё напряжение сменилось вдруг потребностью двигаться, куда-нибудь идти. Наскоро переодевшись, я пешком отправился на городскую набережную и неподалёку от «Моста влюблённых» до поздних сумерек сидел на одном из парапетов одетой в мощный гранит тёмно-коричневой Туры.

На набережной было много гуляющих горожан, – семейных пар с малыми детьми, с колясками, молодёжи на велосипедах, на роликах, домашних животных… «Тюмень – город счастливых людей!»

В понедельник и последующие несколько дней я звонил Елене, – справлялся о её делах, самочувствии. Отвечала она мне нехотя, односложно, ни о чем не спрашивала и после моих слов о себе затягивалась долгая пауза. В те дни Яна простудила ушко, – о её лечении Елена говорила со мной свободнее, подробнее, и тут же прощалась со мной – с явным облегчением.

Чувствуя её напряжение от разговоров со мной, я две недели ей не звонил. Попытки увлечься делами были безуспешны: работа, что называется, валилась из рук.

Ещё недели через две позвонила вдруг Яна:

– Почему ты так долго не звонишь? – со слезами в голосе, набросилась она на меня. Это было не похоже на неё: Яна жизнерадостный человек, у неё всегда «всё нормально».

– Что, случилось что-нибудь?

– Ничего особенного, просто я сережку потеряла.

– Из тех, что я из Египта привез тебе в прошлом году? Как ты могла её потерять?

– Сама не знаю, может быть, где-нибудь во дворе, может быть, в саду… – хныкала Яна, и я чувствовал, что она что-то недоговаривает.

– Ты не переживай, я скоро приеду, и мы купим тебе новые, в «Галерее» есть кое-что интересное. Вспомни лучше, где ты могла её потерять?

– Приедешь? – оживился её голос. – Это будет очень хорошо. А за серёжку, я правда не помню, возможно мама её в окно выбросила…

– Мама? В окно? Странно… у вас там с мамой всё в порядке? Она совсем не хочет со мной говорить.

– Да ничего,… в общем-то, всё в порядке. Хотя, приезжай поскорее… – протянула Яна, и из её тона я понял, что мне нужно брать билет домой. Съездить хотя бы на неделю.

Рустам Алексеевич не возражал, попросив лишь, чтобы я улетел в следующую пятницу, завершив кое-какие дела.

На следующий день, позвонив Яне, я узнал, что с Еленой на работе случился вдруг странный приступ, вызывали «скорую», и сейчас она дома, спит. Сильно взволновавшись, я попросил Яну, чтобы, когда мама проснётся, по телефону сообщить о её самочувствии.