Зато ее рука теперь снова функционирует, как обычно, – отмечает про себя Никита.

– Патрик Ваш и только Ваш, Олег Егорьевич! Никто не смеет посягать на последнюю волю Вашего отца!

– Патрик? – переспрашивает Никита.

– Ну… Патрик… – девушка пучит глаза, как бы говоря: «Ну вы че, не понимаете, что ли?!» – и лишь затем указывает руками на рядом стоящий лимузин. – Патрик!

Олег и Никита непонимающе смотрят друг на друга.

***

На этот раз она стучится.

– Да, входи, куколка! – раздается крик Давида, и девушка открывает дверь, надеясь не застать брата вновь обнаженным.

Вопреки ее ожиданиям (и даже несмотря на то, что она постучалась), одетым он не был. Теперь и вовсе полностью. Он стоял голышом перед зеркалом и разглядывал свои гениталии. На огромной кровати спали три его подружки – к прошлой блондинке прибавилась одна рыженькая и одна шатеночка. Все три сладко спали.

– Почему каждый раз, когда вхожу в эту комнату, вижу твой оголенный зад?

– Это у тебя надо спросить, куколка, – Давид облизывает губы. – Для меня тоже загадка, почему постоянно, когда я соберусь кого-нибудь поиметь, помыться или посрать, тебя тут же приносит черт в мои хоромы.

Сестра скрещивает руки на груди. Сегодня она уже в красном платье – оно тоже великолепно, хотя и сидит на ней не так вызывающе.

– Арина уже в Нетлевске, – докладывает она.

– Где?

– В селе, в котором сейчас находится папин автомобиль.

– А… прекрасно, прекрасно, куколка, – Давид улыбается, глядя на нее через зеркало.

– Очень скоро мы сможем ее использовать.

– Если не вмешается Ягужинский, – поправляет он и почесывает свою бородку.

Сестра стоит еще немного, а затем разворачивается, чтобы покинуть комнату брата.

– Олимпиада! – окликает Давид, и она разворачивается.

– Что?

Он смотрит на нее через зеркало и улыбается.

– Я тебя люблю, – произносит он, ожидая ее ответа.

Спустя секунды три, сестра тоже улыбается.

– И я тебя.

– Ты… не голодна? – спрашивает Давид. В его глазах безумно-похотливый блеск.

Олимпиада недолго раздумывает.

– Возможно, – тихо произносит она и смотрит в его глаза, отраженные в зеркале.

Затем делает паршу шагов вперед, цокая своими шпильками. Медленно тянется к замочку платья, и вскоре она плавно спускается к ее ногам. Очень элегантно она переступает через него.

Давид оценивает ее нижнее белье и чулки. Ощущает, как кровь наполняет его чресла.

– Ты безупречна, – произносит он и поворачивается.

– Я не люблю, когда они кричат, – говорит Олимпиада.

– Они не проснутся, – обещает Давид и, тяжело дыша, ожидает, когда сестра избавится от бюстгальтера, такого же красного, как и платье. Когда и он падает на пол, достоинство Давида уже в максимальной боевой готовности.

Она улыбается ему.

Он улыбается ей.

Она раскрывает рот.

Он делает то же самое.

И затем его челюсть начинает деформироваться, вытягивается вперед. Теперь его рот напоминает волчью пасть, хотя и не такую длинную. Зубы заостряются и удлиняются, оборачиваясь клыками. А рот сестры словно разрывается по уголкам губ, и раскрывается так сильно, что теперь туда можно было бы засунуть целого пса.

Они мигом оказываются у постели, преодолев расстояние в шесть метров за долю секунды.

С пасти Давида капает слюна. Он машет рукой, позволяя выбрать первой, и Олимпиада хватает блондинку. Схватив ее за волосы, она поднимает ее вверх, словно девушка ничего не весит, и вгрызается ей в шею, перегрызая позвоночник. Голова остается висеть, а тело падает на кровать, заливая всю постель кровью. Затем сестра встает на колени и устремляется лицом к груди блондинки, туда, где все еще трепыхается сердце.

Тяжело дыша, Давид трахает спящую рыжую, изучая округлости своей сестры. Он представляет, как натягивает именно ее, а не эту бессознательную шлюху. Он смотрит, как сестра поедает внутренности блонды и кончает, даже не замечая, что его удлинившиеся ногти впились в девушку под самую кожу, выпуская наружу кровь.