– Так, – сказал он, что-то решив про себя, и круто развернул машину. – Сейчас мы, это самое… Сейчас мы сгоняем туда – крюк небольшой, – и ты сам увидишь… Я тебе всё покажу.

С одним крылом муха летать не может.

– У нас будет настоящее познавательное путешествие! – сказал мне отец. Он не замечал усеченную муху, которая вот-вот должна была провалиться ему за воротник.

Послышался громкий шум. Я выглянул в окно. Над нами прострекотал на вертолете участковый Бирюков.

Оказывается, мы всё еще тащились по кольцевой дороге.

Слева от отца на свободном сиденье лежала папка с нашим Гениальным Планом. Наше будущее было обеспечено. Так говорил отец. Он отломил от буханки хлеба большой ломоть и жевал прямо за рулем. Я устал ехать. Солнце перебралось за спину, и заднее окно превратилось в прожигательное стекло. Мы пили теплый лимонад из одной бутылки. У меня побаливала голова. Прямо через спинку кресла я перебрался к отцу на переднее сиденье. Он убрал папку с Планом назад. Он пообещал, что скоро мы сделаем, привал.

Но мы проезжали много прекрасных мест, где стоило бы остановиться, и… не останавливались. У отца были свои соображения. Вот остались позади заманчивые пригорки в чистом и высоком сосновом бору, промелькнули заросшие мягкой травкой поляны в прохладной тени густого кустарника, уплыла в сторону голубая ртуть водоема… Наконец отец сбросил скорость и свернул на узкое шоссе, по обеим сторонам которого потянулся скучный забор из рифленых железобетонных плит.

– Приехали, – сказал он. – Вылезай!

Ничего хорошего. Небольшая автостоянка. Несколько машин. Железные ворота с будкой. Старухи в черных платках, торгующие цветами, венками и рассадой. Совершенно ничего хорошего.

Отец запер машину.

– Ну, заехали, – сказал я, – тут и реки-то нет!

Но мы пошли прямо через ворота. Жирная бабка с красным носом совала отцу два вялых гладиолуса.

– Нет-нет, нам не надо! – сказал отец, торопясь пройти.

– С пустыми руками? – удивилась бабка. – Как же? Возьми! Свежие, сегодня срезала. Мальчоночка и возложит. И хорошо будет, как хорошо!

Настырная бабка начала совать цветы мне в руки, отвратно дышала в лицо и, косясь на отца, торопливо повторяла:

– А даште сколько не жалко! Сколько не жалко даште!..

– Не за этим мы, – хмуро отрезал отец. – По делу.

Я почувствовал, что нас разглядывают со всех сторон. Я не сразу понял, что это из-за оградок на нас глядят фотографии. Отец вел меня за руку.

– А вон конфеты, конфеты! – обрадовался я и попытался вырвать руку. – Чур, мои! Я первый увидел!

– Тсс! Не ори! – одернул меня отец. – Здесь не шумят! – И потащил меня дальше по аллее.

– А конфеты?

– Нельзя.

– Почему?

– Потому,

– Почему?

– Они плохие.

– Нет, хорошие.

– Не ори, я сказал. Это чужие конфеты.

– Нет, ничьи. Просто на камне лежат. Я их нашел!

– Не для тебя их положили.

– А для кого? Там никого не было!

– Замолчи!

С отцом трудно было спорить. Конфеты в синих фантиках…

Мы прошли мимо людей, столпившихся кружком, в центре которого что-то происходило. Кто-то ныл или плакал, как будто хотел кого-то разжалобить или выклянчить что-то, – плакал так, что мне сразу захотелось передразнить.

Я бы так и сделал, но меня отвлекло другое.

– Дедушка! А вот дедушка! – воскликнул я и стал дергать отца за руку.

Дед Алексей Дмитриевич, не слишком, правда, похожий на себя, так как был гораздо моложе, чем на самом деле, напыжившись, глядел на нас с фотографии в черной рамке, помещенной между цветами на куче земли.

– Эх ты, «Калуга»! – усмехнулся отец. – Ну что – понял теперь?

– А зачем он здесь свою фотографию оставил? – спросил я. – На память?