Однажды, возвращаясь с операции, мы натолкнулись на немецкую засаду. Несколько наших автоматчиков-омсбонцев были тяжело ранены. После этого Куцин, нарушая в некотором роде приказ Москвы о том, чтобы мы не вмешивались в боевые операции, не имеющие прямого отношения к нашим заданиям, разрешил нам принять участие в штурме соседнего жандармского гарнизона. Атака гарнизона проводилась соседним отрядом Героя Советского Союза Воробьева. Он был молодым талантливым командиром и к нашей группе относился хорошо. Несколько семей наших связных из города, в том числе повара Рыбакова с сыновьями, он даже поселил в своем гражданском лагере. Воробьев уходить от блокады не собирался. Наоборот, он принял решение драться с карательными отрядами и врыл несколько трофейных противотанковых пушек перед своим лагерем. Штурм жандармского гарнизона удался нам только частично. Бой был тяжелым, и блокгауза комендатуры, укрепленного по всем правилам немецкого полевого искусства, мы не взяли. У Воробьева прибавилось амуниции и оружия. Но были и потери. У нас в отряде были раненые и один убитый. Москва дала Куцину нагоняй и приказала немедленно уйти из зоны блокады. Но зона блокады все расширялась, и вскоре мы оказались практически отрезанными от Минска. Кроме того, в лесах вокруг города кишело партизанскими отрядами, базами, лагерями. В отрядах появилась уже серьезная техника, артиллерия, радиостанции и полевые типографии.

Немецкое командование не замедлило об этом узнать и перебросило на подавление партизан специальные воинские части. В ходячей шутке партизан, называвших «блокаду» – «вторым фронтом», была серьезная доля правды.

Восточная Белоруссия перестала походить на глубокий тыл немецкой армии. Она превратилась в поле боя. В этом бою приходилось принимать участие и мне. Сражаться и иногда убивать. Шла тотальная война.

В боях и засадах пули и осколки меня не брали, но в госпиталь я все же попал по нелепому случаю и собственной неосторожности. На одном из новых мест мы строили землянку. Я неудачно ударил топором по бревну и ручка сломалась. Отлетевшее топорище рассекло мне левую ступню, открыв кость. Швов было накладывать некому и нечем. Пришлось лечь в партизанский госпиталь отряда Королева и ждать, пока подживет само.

В середине февраля Куцин привез мне в госпиталь телеграмму из Москвы.

– Ну, плотник, как дела? – спросил он почти ворчливо. – Видишь, что ты наделал. Зовут тебя на север. Интересное и важное задание. А куда же я тебя хромым отпущу…

Телеграмма кратко приказывала Волину и Виктору двинуться на север, в Литву, к озеру Нарочь. Там у хутора, координаты которого прилагались, нас должны были ждать люди судоплатовской службы. Куцину предлагалось обеспечить нас охраной, картами и комплектом питания для моей радиостанции. Встреча у хутора назначалась на середину мая. Однако за кратким текстом телеграммы скрывался большой и тщательно разработанный план.

В начале 1944 года руководителям Четвертого Партизанского Управления НКВД СССР стало ясно, что они не могут больше конкурировать с сетью сильных партизанских отрядов других ведомств, развернувшейся в Белоруссии. Генерал Судоплатов решил переориентировать работу своей службы на города Вильно и Ковно. В прилегающих к этим городам польско-литовских областях партизанское движение было слабым и находилось вне контроля Москвы. Польские партизанские отряды подчинялись, как правило, Армии Людовой и, следовательно, польской эмиграции в западном зарубежье. Балтийские республики дружественного советскому государству партизанского движения тоже не дали. Только в Руденских лесах под самым городом Вильно было несколько мелких литовских отрядов, которые, в принципе, готовы были помочь Москве. В Руденские леса генерал Судоплатов и решил забросить специальный отряд своей службы. Посылать самолет к самому городу Вильно было опасно. Риск потерять и самолет и людей был слишком большим. В начале марта в леса возле озера Нарочь в северной Литве был сброшен на парашютах отряд под командованием майора госбезопасности Сергея Волокитина, сотрудника судоплатовской службы.