– Что вы делаете, черт возьми! – сказал я, подходя к нему.

Но он крикнул повелительно:

– Не подходите! Оставайтесь, где стоите! У меня может дрогнуть рука, а то, что я делаю, опаснее и труднее, нежели стрелять в штопор в сорока шагах из револьвера, который может ежеминутно разорвать.

То был намек на случай, имевший место несколько дней тому назад. Мы забавлялись стрельбой из сквернейших револьверов с целью проявить искусство стрелков, несмотря на плохое качество оружия, и едва не размозжили себе головы дулом пистолета, который разорвало у нас на глазах.

Он продолжал переливать таинственную жидкость, стекавшую каплями с носика флакона. Окончив, он сомкнул кольцо и бросил его в ящик письменного стола, словно желая его спрятать.

Я заметил, что на лице у него была надета стеклянная маска.

– С каких это пор, – спросил я шутливо, – занимаетесь вы химией? Уж не готовите ли вы лекарство против проигрышей в вист?

– Я ничего не готовлю, – сказал он. – Но то, что находится там, – он указал на черный флакон, – лекарство от всего. Это, – прибавил он с мрачною веселостью, типичною для страны самоубийц, откуда он приехал, – это – колода крапленых карт, с которою можно выиграть у судьбы последнюю ставку наверняка.

– Что это за яд? – спросил я, беря флакон, странная форма которого меня привлекала.

– Самый изумительный из индийских ядов, – отвечал он, снимая маску. – Вдыхание его смертельно, и в тех случаях, когда он не убивает немедленно, все же человек не ускользает от него; действие его столь же верно, сколь и таинственно. Медленно, томительно подтачивает он в самом корне жизнь человека и развивает в пораженных органах общеизвестные болезни, симптомы которых, хорошо изученные наукой, способны отклонить подозрение и дать ответ обвинению, если бы таковое было предъявлено. Рассказывают, что в Индии нищенствующие факиры добывают его из редких веществ, известных им одним и встречаемых лишь на плоскогорьях Тибета. Он не разрывает, а постепенно ослабляет узы жизни. Этим он как нельзя более подходит характеру апатичных и мягких индийцев, которые любят смерть, как сон, и умирают, словно падают на ложе из лотоса. Достать этот яд очень трудно, почти невозможно. Если бы вы знали, чем я рисковал, желая добыть этот флакон у женщины, клявшейся мне в любви… У меня есть друг – офицер английской армии, вернувшийся, как и я, из Индии, где он провел семь лет. Он повсюду искал этот яд со страстью и упорством англичанина, когда тот чего-нибудь захочет, а пожив побольше на свете, вы узнаете, что это значит. Итак, за все пребывание в Индии ему не удалось найти этот яд. На вес золота покупал он грубые подделки под него. В отчаянии он написал мне из Англии и прислал кольцо, моля влить в него несколько капель этого нектара смерти. Это я и делал, когда вы вошли.

Слова Каркоэля не удивили меня. Люди так созданы, что, не питая ни злого умысла, ни мрачной мысли, любят держать у себя яд, как любят хранить оружие. Они накопляют орудия уничтожения, как скупец – деньги. Одни говорят: если бы я только захотел, я мог бы убить! Другие говорят: если бы я захотел, я мог бы наслаждаться! Один и тот же детский идеализм. В ту пору, будучи еще сам ребенком, я находил весьма естественным, что Мармор де Каркоэль, побывав в Индии, добыл этот редкий яд и что среди азиатских кинжалов и стрел в своем офицерском чемодане привез флакон из черного камня, который показывал мне, – эту хорошенькую безделушку, обладавшую необыкновенною силой истребления. Рассмотрев внимательно гладкую, как агат, вещицу, которую индийская танцовщица носила среди топазов своей груди и губчатое вещество которой впитало в себя золотистый пот ее кожи, я бросил ее в бокал, стоявший на камине, и вскоре позабыл о ней.