Вечером, когда девочки убежали в свою комнату, немногословный Ваня сказал:

– Тоня, нам надо поговорить.

Тоня мыла посуду, при этом умудряясь подбегать к стиральной машине: доставать или загружать новую партию белья. Она уже чувствовала недовольство мужа и понимала, что жить жизнью несчастливой подруги нельзя. Но к чувству жалости примешивалось чувство вины, за то, что у нее все хорошо, в отличие от Тани. Она села за стол рядом с Ваней и приготовилась его слушать, заранее зная, что он скажет.

– Тоня, нам надо прекращать жить жизнью своих друзей. Мы, что могли, для них, уже сделали. Не надо втягиваться в сам процесс, это может изменить нашу жизнь, в худшую сторону. Я уже вижу признаки этих изменений и не хочу усугублять их. Очень тебя прошу, займись нашей семьей, наладь наш быт. Луганских из пропасти ты уже не вытащишь, они завязли там прочно. Лика здесь не причем, поэтому пусть бывает у нас. А Таню отправляй на работу, она там быстрее окрепнет и привыкнет жить без Гриши.

– Ты, думаешь, он погиб? – Спросила Тоня мужа.

– Не верю, что он погиб, но он не вернется к твоей подруге, в этом я уверен. Я сам бы на его месте исчез, как бы мне не было плохо без дома и без семьи, это все равно лучше, чем слышать за своей спиной все то, что говорят о его жене.

– У него нет родственников, он из детского дома. Ему и податься некуда.

– Я думаю, мы ничего о нем не услышим и уже не узнаем. – Ваня покачал головой.

Таня выписалась из больницы, в начале декабря. Она забрала мать к себе и вышла на работу. Лика стала лучше учиться, каждый вечер, пропадая у Косаревых. Известий о Грише, так и не было. Жена почти поверила в то, что он утонул, но продолжала его ждать. Она не хотела ходить на работу, она вообще не хотела выходить из дому, каждую минуту ожидая, что хлопнет дверь и войдет ее любимый.

Весной родился мальчик, которого мать назвала Гришей. Для Тани Луганской наступили тяжелые времена. Две женщины и дети, жили на бабушкину маленькую пенсию и пособие на ребенка. Несчастная женщина, с больной матерью и грудным ребенком на руках познала теперь не только горе, но и нищету. Помощи ждать было неоткуда, надеяться надо было только на себя и Таня, дождавшись из школы Лику и оставив ее присматривать за ребенком, шла мыть полы в санаторий, где раньше работала администратором. Александр Сергеевич жалея ее, забрал у горничных совместительство и отдал полставки Тане. Те ненавидели ее, и она постоянно слышала за спиной их смешки и терпела мелкие издевательства. Но это все были мелочи по сравнению с унижением, которое она каждый день испытывала на кухне, где выпрашивала остатки продуктов и блюда, не съеденные отдыхающими. Повара, выполняя распоряжение главного врача, ей, конечно, не отказывали, но отдавали несъеденные блюда, с таким видом, что Таня уходила от них всегда со слезами на глазах и комком в горле. Но с продуктами в их городе, как и вообще в стране строящей коммунизм, было всегда плохо. Когда Гриша работал на заводе, он получал продуктовый паек на всю семью и питались они достойно. Сейчас у нее не было ни денег, ни продуктов (полки в магазинах были заполнены в основном консервами из морской капусты и брикетами мороженого минтая). У нее не было времени готовить домашние блюда, и подачки из столовой были единственным выходом. Таня еще больше похудела и совсем не напоминала ту жизнерадостную и красивую женщину, которой была год назад. С Тоней и Ваней она здоровалась, останавливалась поговорить, но в гости к ним больше не ходила, они к ней тоже.

Когда Грише исполнился годик, умерла бабушка, на чью пенсию они и жили. Несчастная мать осталась с двумя несовершеннолетними детьми и практически без денег. Признать Гришу старшего умершим, можно было только через суд и не раньше, чем через пять лет. Поэтому даже на пособие по потере кормильца, у нее не было прав. Таня продолжала мыть полы, выпрашивать на кухне еду и растить детей.