– Я тебя разбудила? – Зоя чувствовала себя виноватой. – Или ты вообще не ложился?

Федор молчал, поджав губы, и пристально разглядывал синяк у нее на ноге.

– Это так, ударилась об угол какой-то, – торопливо объяснила Зоя, перехватив его взгляд. – Ерунда, через пару дней ничего не останется. Что ты молчишь? Случилось чего? Или с детьми умаялся?

– Ничего я не умаялся, – надменно сказал Федор и вздернул подбородок. – Просто Манька долго не засыпала. Тебя все время требовала. Бросала бы ты это дело, а? Мать Стасика приходила, деньги принесла.

– Сколько?

– Тысячу.

– Ну вот! – Зоя наконец откопала в пакете кошелек и протянула его Федору. – А я сегодня почти две принесла. И полтонны всяких вкусностей. Неси пакет в кухню, чайку попьем. Только большие коробки не открывай, мы их на взятки пустим. Или на Аленкин день рождения съедим, да? Я сейчас, умоюсь только.

– Горячей воды не было. Я тебе в кастрюле согрел. – Федор вздохнул, подхватил пакет и зашлепал по коридору.

– Спасибо, мой хороший, – растроганно пробормотала Зоя. – И что бы я без тебя делала?

Действительно, что бы она делала без Феди? Горячей воды не было, а он и джинсы постирал – и свои, и ее, – и все детское барахлишко, и четыре больших махровых полотенца, и еще воды ей согрел. «Кастрюлю»! Целую огромную выварку, в нее ведра четыре входит, не меньше. Ах, как же повезло с Федором, просто невероятно повезло, особенно в наше время, да еще с его внешними данными… Пойти свечку, что ли, в церкви поставить?

– Я думаю, надо мне свечку в церкви за тебя поставить, – сказала Зоя, входя в кухню умытая, успокоенная и умиленная видом уже накрытого к чаю стола. – Ты моя надежда и опора. И каменная стена. Пропала бы я без тебя совсем.

– Ага, – нескромно согласился Федор, наливая в чашки чай. Потом уселся напротив нее, долго молча возился, вскрывая пачку с печеньем, и наконец сказал: – А я без тебя.

– Что? – не поняла она.

– Пропал бы, – объяснил Федор невозмутимо. – Пропал бы я без тебя совсем, понимаешь? И все мы пропали бы.

– Солнышко мое, – с трудом сказала Зоя, стараясь не заплакать. – До чего же я тебя люблю… Знаешь, я даже не ожидала, что ты таким умным окажешься. Обычно красивые мужики умными не бывают… И эгоисты жуткие… И…

– А красивые бабы? – вкрадчиво спросил Федор, чуть улыбаясь и подрагивая бровью.

– Тьфу на тебя… – Зое тут же расхотелось плакать. – О красивых бабах я вообще ничего не знаю. Если хочешь знать, я вообще красивых баб не видела. Намажутся как не знаю кто, а умой ее – и никакой красоты, кроме мешков под глазами… – Она машинально дотронулась пальцами до лица и вздохнула. – Не надо бы мне столько перед сном пить… А, ладно, ведь не каждый день, правда? Иди ложись, а то опять не выспишься. Разбуди меня, если я будильник не услышу, ладно? Я утром успею обед приготовить. И еще чего, может, сделаю. Общественно полезного. А то все ты да ты… Это несправедливо.

– А кто сказал, что жизнь вообще справедлива? – процитировал Федор какого-то киногероя, встал, потянулся и пошел из кухни. – Ты с посудой не возись, пусть до утра постоит. Завтра я сам все сделаю. Свет выключить не забудь. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – пробормотала Зоя ему в спину. Ей опять захотелось заплакать.

Она еще минут пять посидела за столом, допивая остывший чай, а потом выключила в кухне свет и пошла к себе, на ходу мечтая о том, как сейчас ляжет в постель, уткнется в подушку, пахнущую сушеной ромашкой, натянет на себя прохладную льняную простыню и тут же уснет. И будет спать, спать, спать, спать… Пока не услышит будильник. Или – что гораздо вероятнее – пока Федор не начнет трясти ее за плечи, приговаривая, что будильник звенел уже час назад.