Такое местоположение имело позитивные аспекты. Суровая зима предохраняла Россию от тропических болезней, которые опустошали другие части земного шара. Северные леса были богаты зверем, а на меха в мире всегда существовал большой спрос; они давали древесину, из которой на протяжении веков была выстроена почти вся российская недвижимость, создавался флот. Леса хоть немного защищали от кочевников. Но размеры и климат страны брали свой дополнительный налог с любой деятельности.

Леса и болота создавали на каждом шагу множество непредвиденных опасностей. Это приучало внимательно следить за природой, развивало осторожность и изворотливость в трудных обстоятельствах, привычку к терпеливому преодолению невзгод и лишений.

Восточно-Европейская равнина – весьма неблагоприятный регион для сельского хозяйства, которое было основным занятием населения. Если в Западной Европе сельскохозяйственные работы производятся в течение 300 дней с февраля по ноябрь (с двухмесячным мертвым сезоном), то в России для подобной деятельности пригодны всего 130 дней, из которых 30 суток – сенокос и 100 – земледелие. Плодородие обрабатываемой земли было низким, на протяжении веков урожайность даже на помещичьих землях традиционного российского Нечерноземья составляла сам 2, сам 3 (то есть из одного посаженного зерна вырастали 2–3), на крестьянских – еще ниже. В Англии, где снег – большая редкость, урожай достигал сам 10.

Хозяйство русских крестьян, а они еще в конце 1920-х годов составляли более 85 % населения, базировалось на сжатом цикле полевых работ и предполагало способность к тяжелому и героическому труду в течение короткого сельскохозяйственного сезона. Но шесть-семь месяцев в году земледелие было невозможным из-за погодных условий. Крестьяне мастерили мебель и домашнюю утварь, пряли, шили одежду, заготавливали дрова, ходили за скотиной, что создавало тип разносторонне развитого, выносливого, энергичного, но необязательно готового к систематическому труду человека. Отсюда же, полагаю, и нередко загульные формы релаксации – и в минуты, и в долгие зимние месяцы отдыха.

На большей части России урожаи вовсе не гарантированы. Неурожаи не раз становились причиной страшного голода. Была и особая форма техногенного катастрофизма: деревянная Россия (в большинстве регионов Восточно-Европейской равнины нет камня, пригодного для строительства) периодически выгорала. Отсюда исключительная стойкость к ударам судьбы: люди веками были одинаково готовы и к подаркам природы, и к бедствиям.

Крайняя слабость индивидуального хозяйства компенсировалась громадной ролью крестьянской общины. Любые неприятности – болезнь, падеж скота, пожар, насекомые-вредители, засухи, лютые морозы – могли создать угрозу выживанию. Крестьяне нуждались в общине из-за необходимости взаимовыручки: в восстановлении сгоревшего дома или в сборе урожая для заболевшего соседа. Коллективизм был императивом выживания. Земли в стране было много, но мало было хлебородной земли. Это имело следствием экстенсивное производство и требовало распашки все новых площадей.

Российская территориальная экспансия во многом реально стимулировалась низкоурожайным малоземельем, что требовало постоянного приращения пахотных земель. Колонизация (которая была далеко не только процессом поиска новых плодородных земель) предопределила размеры России, охватившей в итоге 11 часовых поясов (хотя официально сегодня осталось только девять), что тоже наложило отпечаток на все аспекты существования страны.