– Если бы не что? – спросил Грэхем.

Отвернувшись от окна, Предуцки сказал:

– Семь раз он съедал много пищи в домах убитых им женщин. Но в трех случаях он доставал еду из холодильника и создавал видимость большого обеда.

– Создавал видимость? Что вы под этим подразумеваете?

– Пятое убийство женщины Линдстром, – ответил Предуцки. Он закрыл глаза и поморщился, словно все еще видел ее тело и кровь. – Мы знали о его стиле. Мы проверили кухню. На столе была пустая банка из-под груш, пустая упаковка из-под сыра, остатки яблока и некоторые другие предметы, но это не было месивом. Первые четыре раза он был очень прожорлив, как и прошлой ночью. Но на кухне у Линдстром он не оставил ни крошки. Ни следа от горчицы, майонеза или кетчупа. Ни кровавых пятен на банке из-под груш.

Он открыл глаза и подошел к столу.

– Мы обнаружили огрызки яблок в двух из первых четырех кухонь. – Он положил яблочный огрызок на столе перед собой. – Вот как этот. Эксперт даже изучал отпечатки зубов на нем. Но на кухне Линдстром он очищал яблоко и вырезал сердцевину ножом. Кожура и сердцевина были аккуратно сложены на краю тарелки. Это отличалось от того, что мы видели раньше, и заставило меня задуматься. Почему он ел как неандерталец первые четыре раза и как джентльмен – в пятый раз? Я заставил ребят из экспертного отдела открыть мусоропровод и достать оттуда отбросы. Они сделали анализ и выяснили, что все восемь видов пищи, найденные на столе, были сброшены туда в течение нескольких последних часов. Короче, Мясник не съел ни кусочка на кухне у Линдстром. Он достал еду из холодильника и бросил все в мусоропровод. Затем он создал видимость большой трапезы на столе. Такую же картину он сделал во время седьмого и восьмого убийств.

Такой тип поведения поразил Грэхема как нечто сверхъестественное. Воздух в комнате вдруг показался ему более сырым и давящим, чем раньше.

– Вы говорите, что еда после убийства была актом психического принуждения?

– Да.

– Если по некоторым причинам он не чувствовал того принуждения в доме у Линдстром, почему тогда он старался имитировать пиршество?

– Я не знаю, – ответил Предуцки. Он провел рукой по лицу, как бы пытаясь снять усталость. – Это слишком трудно для меня. Очень трудно понять, если он сумасшедший, почему его сумасшествие проявляется по-разному?

Грэхем произнес с сомнением в голосе:

– Я не думаю, что психиатрическая экспертиза сочтет его душевнобольным.

– Повторите еще раз.

– Да, я думаю, что лучшие психиатры, если им не говорить об убийствах, сочтут этого человека более здоровым и даже более рассудительным, чем многих из нас.

Предуцки удивленно моргнул своими светлыми глазами:

– Хорошо, черт возьми, он разделывает десять женщин, и вы думаете, что он не сумасшедший?

– Такая же реакция была у моей подруги, когда я сказал ей об этом.

– Неудивительно.

– Но я сыт по горло этим. Может, он и сумасшедший. Но не в общепринятом смысле. Это что-то совершенно новое.

– Вы это чувствуете?

– Да.

– Психически?

– Да.

– Можете вы объяснить это?

– Сожалею.

– Чувствуете что-нибудь еще?

– Только то, что вы слышали в программе Прайна.

– Ничего нового с тех пор, как пришли сюда?

– Ничего.

– Если он не душевнобольной, тогда должны быть причины для убийства, – задумчиво произнес Предуцки. – Как-то они связаны. Вы об этом говорили?

– Я не уверен, что именно об этом.

– Я не вижу, как эти убийства могут быть связаны.

– И я тоже.

– Я искал взаимосвязь. Я надеялся, что вы сможете что-нибудь ощутить здесь. Из окровавленной одежды, из беспорядка на столе.

– Я исчерпал себя, – сказал Харрис. – Вот почему я полагаю, что он нормальный или он сумасшедший нового типа. Обычно, когда я касаюсь предметов, непосредственно связанных с убийством, я могу почувствовать эмоции, страсти перед преступлением. Это как прыжок в реку отчаянных мыслей, умозаключений, образов… На сей раз все, что я получил, это ощущения хладнокровной, неумолимой, злой логики. Мне никогда не было так трудно составить портрет убийцы.