Да, она была невозможно упряма, невозможно храбра, невозможно горда, но и позабыть ее, тоже оказалось невозможно! Впрочем, почему же была? Принцесса есть и сейчас, но Генриху она так и не принадлежит… Барон, уже не в первый раз, неловко пробовал подобрать слова, точно передававшие бы его мучительную тоску по ныне далекой Ульрике. Отчаянное уныние – терзавшее израненное, очерствевшее от несправедливого отказа сердце. Но красивые слова не собирались слушаться того, кто привык управляться с рапирой – а отнюдь не со стихами, и оказался так наивно не сведущ в делах сердечных. А страдающей душе срочно требовалось отвлечься хоть на что-то малозначительное, лишь бы только не думать поминутно об ее зеленых смеющихся глазах и малиново-сладких губах, чаще всего – сложенных в ироничную усмешку. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Или же ему суждено уже никогда ее не встретить?

Ни о чем другом Генрих теперь и думать не мог. Рожденная в сердце песня, легкокрылой птицей рвалась в поднебесье, лишая барона воли и желания к дальнейшему существованию. И только тяжелая, монотонная физическая работа немного уменьшала давящий на душу груз, переводя его в спасительную, отупляющую усталость до предела измотанных мышц. Труд стал для него лучшим лекарством, а скорее – сильнейшим одурманивающим наркотиком, успешно заглушающим болезненные воспоминания и подавляющим несбыточные мечты. Поэтому и трудился Повелитель наравне со всеми от самого восхода солнца и до его заката. А потом бездумно, как подкошенный валился в свою одинокую, никем не обогретую постель, и засыпал глубоким сном без сновидений.

Но сердечная рана их Повелителя, определенно, пошла на пользу всему остальному народу сильфов. Город Силь рос и хорошел буквально на глазах. С каждым днем все выше и выше вздымались его ровные стены, весело зеленели молодые кленовые аллеи вокруг заново восстановленного дворца, а золотые пучеглазые рыбки с вуалевыми хвостиками вновь беззаботно резвились в прозрачной воде фонтанов, доверчиво всплывая на поверхность и выпрашивая хлебные крошки. Генрих не жалел золота, щедро оплачивая услуги лучших эльфийских архитекторов и магов, украшавших молодой город и создававших могучую магическую защиту, призванную усилить толщу каменных башен. И только один Марвин, с которым Генрих уже успел крепко сдружиться, отдавал свой талант совершенно бесплатно. Хотя барон не без основания подозревал, что главной причиной неожиданного трудолюбия молодого некроманта стала вовсе не внезапно возникшая симпатия к народу сильфов, а страх, испытываемый им перед грозной тещей – королевой Смертью. Да и неиссякаемая и не к месту проявляемая ревность вспыльчивой супруги Лепры, быстро и весьма изрядно утомила красавца-мага. Сестрица Оспы и Чумы отличалась поистине необузданным характером, а строительство Силя стало удобным поводом для временной разлуки с несдержанной на язык и пощечины возлюбленной. «Я должен помочь Генриху, – мягко убеждал жену Марвин. – А ты немного отдохнешь от меня, займешься новыми нарядами, пообщаешься с сестрами!» Лепра милостиво позволила уговорить себя. Впрочем, любое выдуманное оправдание всегда смотрится гораздо убедительнее, чем – оправдание правдивое.