Приблизившись почти вплотную, Золотницкий спросил обманчиво-вкрадчивым голосом:

– Калмык, скажи, пожалуйста, что за дрянь вы с Егоровым пили в ремонтном боксе?

Изобразив искреннее удивление, прапорщик громко выпалил:

– Никакой дряни не пили, товарищ полковник! И вообще, прапорщик Калмык с детства ничего, кроме водопроводной воды, не пьет.

Полковник громко взвизгнул и, размахнувшись, врезал по выпяченной груди тяжелым пресс-папье.

– Сука, падла! Пацан чуть богу душу не отдал – а ты мне тут цирк устраиваешь?

Продолжая визжать, Золотницкий методично наносил удары тяжелым канцелярским прибором, и на каждый удар богатырская грудь отзывалась тихим гулом. Однако довольно быстро запал у полковника иссяк, он швырнул орудие расправы в угол комнаты, толкнул дверь в свой кабинет и устало проговорил с порога:

– Пошел вон, урод. Потом поговорим.

Когда дверь за командиром закрылась, прапор расслабился и с ухмылкой поправил на груди рубашку.

– О так! – выдал он, ни к кому не обращаясь. Затем хитро подмигнул Самохину и покинул приемную.

Юрка тоже расслабился и плюхнулся на стул, возле которого приземлилось пресс-папье.

– И что это было? – вопросительно кивнул он Свистунову.

Тот с опаской оглянулся на дверь кабинета и свистящим шепотом ответил:

– ЧП у нас. Два дня назад уволился на пенсию старший прапорщик Егоров. Двадцать лет здесь прослужил, хозчастью рулил. Такой же бычара здоровый, как Калмык, да они и похожи были, прям отец с сыном. Вот по поводу Егоровской пенсии эти два бугая и бухали в ремонтном боксе. Пару пузырей чего-то там раздавили – скорее всего, спирта, – и свалили по домам, приказав молодому бойцу убрать за ними. Там в одной бутылке оставалось немного пойла, ну, парень маханул из горла, все выбросил в мусорку и в казарму потопал. А по дороге свалился без сознания. Хорошо, комвзвода на него случайно наткнулся. Бойца – в госпиталь: ожог пищевода. Но вроде оклемается… Золотницкого из отпуска отозвали. Это он сейчас из госпиталя приехал. Думаю, замнут дело потихоньку…

– А эти двое – в порядке? – поинтересовался Юрка.

– Да чё им будет! Они на двоих ведро вина выпивали, а потом еще по телкам… Здоровые, как кони, – с завистью констатировал Свистунов.

– Реально ведро? – с недоверием уточнил Самохин.

– Реально, сам видел, – обиженно буркнул ефрейтор. – У нас за забором винзавод, там полные цистерны с вином стоят. Как Горбачев сухой закон подписал, вывозить запретили, так и киснет винище. Мы туда с ведром частенько ныряем.

– А зачем тогда ваш сержант чифир варил? – вспомнил Юрка боевой листок у КПП.

– Шаров, что ли? А хрен его знает… Он вообще чудит перед дембелем. Раз десять наш полкан его на губу отправлял. Кого другого уже посадили бы давно, а с ним носятся, потому как руки золотые, любую технику починить может. Полгода назад из металлолома экскаватор собрал – как новый с завода! Они с Калмыком кореша, ГСМ наперегонки гражданским толкают. Ты-то сам каким ветром к нам? – сменил тему Свистунов.

– Да ранили в Афгане. Два месяца здесь, недалеко, в госпитале кантовался. До дембеля уже рукой подать, ну и оставили дослуживать на море. Врач сказал, климат мне здесь подходящий после ранения.

– Ну и как там, в Афгане? – Свистунов уставился на Самохина, готовый услышать интересные истории.

– Никак. Война, – коротко ответил Самохин, не желая продолжать разговор на эту тему. – Ты писать закончил?

Ефрейтор молча протянул Юрке военный билет. Самохин спрятал документ во внутренний карман кителя, кивнул на прощание и поспешил на улицу.

Часть, где предстояло провести последний месяц службы, ему уже нравилась. Похоже, кадрированный полк инженерной техники – веселое местечко.