Я распихиваю охапки хвороста так, чтобы ветер не срывал пламя, и помогаю Орину разжигать огонь. Один из торговцев достаёт котёл, другой — пропахшие солью полоски сушёной рыбы и пучки трав. Всё это уходит в котёл вместе с нарезанными корнеплодами, так что вскоре над лагерем витает аромат наваристой похлёбки. Народ выстраивается в небольшую очередь: кто-то приносит деревянные кружки и миски, а кто-то сидит на поваленном бревне и лениво болтает, дожидаясь горячего ужина.

— А что же, Дан, тебя дома поджидает зазноба? Потому уже второй раз за год к нам приехал? Хотя ты, конечно, совсем сопляк, даже борода не растёт. Кожа нежная, как у бабы, — Отто, один из молодых стражников конвоя, смеётся раскатистым мужским смехом, и его поддерживают другие.

— Ничего, девушкам нравится, — сипло отвечаю я, улыбаясь встревоженному Орину.

Если бы я переживала каждый раз, когда меня сравнивают с женщиной, давно бы поседела. Женщины моего роста редки, да и с мечом я управляюсь получше большинства этих шутников.

— Жду не дождусь, когда мы доберёмся до Айсварии, там самые красивые рабыни. Я с ними ласков, не обижаю. Многие сами меня ждут… — Айриг, новичок в караване, мечтательно смотрит на звёздное небо.

Но меня разговоры о рабстве только угнетают. Разве можно говорить о какой-то добровольности, о том, что кто-то тебя ждёт, если эти женщины не могут сами распоряжаться своим телом и временем, а отданы на потеху своими «хозяевами»?

В чём-то доктор Ларссон прав — рабство и впрямь было дикостью. И, например, в Ксин'тере на юге или даже в Терезии на востоке рабство давно искоренили.

А мы всё живём… по-старому.

Точнее, выживаем, не имея подобных ресурсов.

Ночь выдалась холодной и безветренной. Кто-то ухитрился растянуть шкуры почти в центре лагеря, ближе к огню, а я отыскиваю местечко под раскидистой кроной, чтобы хоть немного укрыться от сквозняка. Вокруг слышны тяжёлые вздохи уставших людей, бормотание и едва различимое шуршание — это ветер перебрасывает опавшую листву. Охранники дежурят по очереди, меня никто не тревожит: моя смена начинается только через три часа. Устроившись на боку, я подтягиваю колени к груди и прикрываю голову краем одеяла, пытаясь согреться и уснуть на своей половине шкуры. Другую занимает Орин.

Примерно через час мне всё-таки удаётся провалиться в зыбкую дремоту, но почти сразу что-то тягостно сжимает грудь. Кончики пальцев неприятно покалывает — где-то вдали кто-то разжигает огонь, и я почти ощущаю его жар, улавливая направление, запах, текстуру.

А потом пламя гасят — слишком поспешно, буквально спустя несколько минут.

Ещё один караван? Случайные путники?

Снова закрываю глаза, убеждая себя не накручивать, но всего через несколько мгновений чувствую вторую волну тепла, уже ближе. На сей раз огонь вспыхивает и практически сразу гаснет.

Я мгновенно сажусь и сбрасываю одеяло, чувствуя, как сердце бьётся всё быстрее. Кто бы это ни был, они продвигаются в нашу сторону. И зажигают костры только чтобы осмотреть местность — вероятно, проверяют на препятствия.

—Орин, — я слегка трясу «братишку» за плечо. — Спрячься под телегой.

Отто, один из тех, кто сейчас «дежурит», дремлет, прислонившись спиной к телеге. Я тормошу его, прижав палец к губам, пока он зевает и пытается сфокусировать на мне взор.

—Что? — бормочет он, и я прижимаю ладонь к его губам, не желая поднимать панику и провоцировать нападающих, пока остальные не пробудились и мы не готовы.

—Здесь чужаки. Разбуди остальных, — сипло говорю я.

Обычно именно так, под покровом тишины, и атакуют разбойники, стараясь использовать эффект внезапности. Их может быть немного, но если охрана спит, урон будет катастрофическим.