– Зиад-аль-Аббаси, – отвечает Тайс, накладывая себе миску хлопьев.

– Погоди. – Мне не нравится, к чему все это идет. Эту тему я не хотел поднимать, потому что «Агенты» – сериал для мудаков а-ля «вернем Америке былое величие», если хорошо присмотреться. – Ты играешь парня по имени Зиад-аль-Аббаси?

– Ага, – подтверждает Тайс и пожимает плечами.

– Не гонишь? В «Агентах»?

– Это маленькая роль, – говорит он.

– Кто б сомневался, – говорю я. Как будто персонаж по имени Зиад-аль-Аббаси станет главным антагонистом сюжетной линии девятого сезона сериала про борьбу с террористами в Нью-Йорке.

– И какая история у этого Зиада-аль-Аббаси? – невинно спрашиваю я. – Он родом с Гаити?

– Ну, – говорит Тайс и затем, клянусь, смотрит на меня тем самым взглядом.

– Что, неужели он ближневосточный националист? – Меня так и подмывает спросить, просили ли его говорить с акцентом, но я уже заранее боюсь ответа.

– Слушайте, я знаю, – говорит Тайс с долей мрачности. – Вы не возражаете?

Терпеть не могу это дерьмо. Можно подумать, я держу в руках пропуск, который от лица всех Людей с Темной Кожей позволит ему играть расистскую карикатурную роль в телесериале. Кроме того, я даже не знаю, стоит ли оно вообще того. Мне не очень-то приятно защищать всю исламскую диаспору в целом и каждую арабскую страну в отдельности, потому что черт его знает, что за шизик этот Зиад-аль-Аббаси. Но я поверить не могу, что мне приходится вести такую беседу с друзьями. С хорошими друзьями.

Вин переводит взгляд с меня на Тайса и обратно с неприкрытым интересом, словно ждет, что между нами вспыхнет ссора.

– А что, на Гаити живут мусульмане? – спрашивает Вин.

– Если уж на то пошло, какое отношение к религии или расе имеет страна происхождения? – парирует Тайс.

– Именно. Барак Обама, например, мусульманин, – говорит Вин.

Мы с Тайсом оба смотрим на него, потом друг на друга – и разражаемся смехом.

– Чего? – спрашиваю я.

– Какой Обама мусульманин? – говорит Тайс, закатывая глаза. – Его родители – просвещенные атеисты.

– Я про то, что ты можешь быть наполовину белым, наполовину черным и при этом мусульманином, – повторяет попытку Вин. – Его мать была белой.

Это окончательно сводит меня с ума.

– Идиот ты, Вин, – говорит Тайс, качая головой. – Но погоди, Паб. Тебя правда это задевает? – спрашивает он.

Сам не знаю. Не все так однозначно. Я не могу злиться на него за то, чем он зарабатывает, но я не думал, что настанет день, когда мне придется столкнуться со страницей лучшего друга на IMDb в контексте: Тайсон Скотт в роли джихадиста.

– Я и не знал, что можно вообще играть в сериале персонажа чужой расы, – говорю я.

– А то! Это культурная апроприация, – говорит Вин, как будто играя стремительный раунд в бинго адекватности.

– Раса – это концепция, – говорит Тайс. Ненавижу спорить с ним или с Миггсом на подобные темы. Они вечно используют запутанные аргументы.

– Я просто говорю, что… – Я встаю, продумывая формулировку. – А если бы меня попросили сыграть темнокожего парня, который по стечению обстоятельств оказался дилером, наркоманом или бывшим зеком?

– Хорошо. – Тайс тоже встает и моет миску. – Когда ответственные за кастинг белые сотрудники популярного телешоу заплатят тебе неплохие деньги за роль афроамериканского торчка-наркоторговца – ложно обвиненного, считай, я дал тебе свое благословение.

Не знаю, почему я не могу просто за него порадоваться. Это мелочь, но я не в силах от нее избавиться. Прямо сейчас я был бы счастлив, если бы мне хватило хладнокровия воспринять это так: черт, если кому-то и должны заплатить за роль такого бандита, то близкому мне человеку. Но я так не могу. Я даже не могу понять, какая часть моего отвращения происходит от моей злости на него, а какая – от злости на себя за злость на него.