– Спасибо, – говорит она, делает глоток, морщится и только потом кладет в кофе сахар и наливает холодные сливки. Смущенно улыбается мне. Добавляет еще больше сахара и сливок и делает глоток.

– Ты мне жизнь спас, – с улыбкой говорит она.

– Готова к продолжению?

– Давай.

– Только это немного дико, – предупреждаю я. – Точно готова?

Я хватаю из-под прилавка двадцатидолларовый обогреватель, скидываю тапочки, обуваю ботинки и пододвигаю прибор как можно ближе к девушке, насколько хватает длины шнура.

– Ого, – соглашается она. – Это в корне меняет ситуацию.

– Так нормально?

Окей. Вблизи она и правда очень, даже чересчур мила.

– Серьезно, это лучшее, что случилось со мной за этот вечер… или утро? – Она пожимает плечами, осматривает большой палец, а затем сует его в рот. – Спасибо.

Я собираю мороженое и остальные продукты с прилавка, чтобы расставить их по местам, но перспектива нарушить такой идеальный момент кажется мне неправильной.

– Знаешь что? – говорю я. – Это можешь забрать. – Я жестом показываю на чипсы и конфеты.

Знаю. Это безумство. Но я понял, что эта девчонка мне понравилась, когда не захотел показывать ей свои домашние тапочки.

– Не-е-е-ет, – театрально восклицает она, выпучив глаза, по-прежнему держа большой палец между зубов.

– Да-а-а-а. – Я протягиваю ей бутылку «Мэджик Шелл». Разве можно из жадности лишать человека такой радости?

– Да ни за что. – Она делает очередной глоток кофе.

– Я серьезно. – Я все понимаю, бывают дни, когда Нью-Йорк испытывает тебя на прочность. – Ты явно проделала большой путь… возможно, много-много световых лет. – Я киваю на ее платье.

Она смеется над моим жестом: словно Брандо в роли Вито Корлеоне, который прощает должника. Я прищуриваюсь для пущего эффекта, раздуваясь от гордости за собственную щедрость.

Подумаешь, не доплатишь шестьдесят долларов за комнату. Можно ведь и сотню.

Девушка разглядывает меня. Смотрит пристально. Я смотрю на нее такой, типа: «Понимаю». Она вздыхает. Мы оба в одинаковом смысле устали.

– Ой! – восклицает она. – Нет, погоди!

Проверяет задний карман куртки, выуживает оттуда кредитку и хлопает ею о прилавок.

– Да! – провозглашает она.

Черная «Американ Экспресс». Рэперы твердят о такой, а большие шишки никогда не упоминают. Та, которая без процентов и без лимита.

– Слава богу. – Девушка хватает меня за руку и тянет к кассе, возвращаясь к роли покупательницы, у которой все под контролем.

Я снова пробиваю ее товары, руку слегка жжет после ее прикосновения. Девушка проводит картой по считывателю, но тот протестующе пищит.

– Похоже, там чип. – Между прочим, я никогда не видел черной «Амекс» вживую.

Да кто она такая?

– О, – говорит она, делая очередной глоток. – Ну зашибись. Теперь я уже не могу ничего нормально сделать, когда на меня смотрят.

– Вот. – Я протягиваю руку и нажимаю на кнопку, прежде чем вставить карту заново. Мельком замечаю имя: Каролина Суарез.

Каролина Суарез… почти моя ровесница… и у нее черная кредитка.

Светская дива? Галеристка? Богатая наследница? Когда я выдаю ей чек, наши пальцы соприкасаются. Бз-з-з-з-з.

– Можно спросить…

– Валяй, – говорит она.

– Сколько миль ты намотала за последний год? – Быть не может, чтобы черная «Амекс» была выгоднее сапфировой «Визы».

– А что, в моем личном прогнозе передавали возможный град из поучений?

– Ладно, справедливо. – Я торможу.

– Ой, да брось, – говорит она и улыбается. – До смерти не выношу неопределенности.

Это и снеки – мое все: моя стихия, узкая дорожка, на которую я ступаю раз за разом. Если ты не гребешь бешеные деньги отовсюду, то жизнь ли это? Странный перегиб, конечно, но как-то раз я приостановил договор с кабельной компанией на час, потому что они не предоставили мне месячный доступ к «Шоутайм», как обещали. Я заставил их добавить подписку на