Через час из боковой двери, которую Бестужев не заметил, появился мужчина в штатском костюме. В его руках была та анонимка в пластиковой папочке. Мужчина присел за столик и представился Егором Ивановичем Ивановым, но Бестужев почему-то решил, что собеседник врет, зовут его как-то иначе. Иванов попросил рассказать, что привело Бестужева в общественную приемную. Это был человек лет сорока со скорбным сухим лицом, уголки губ опущены, в глазах стояли слезы, будто чекист только что вернулся с кладбища, где похоронил всех своих близких, а также любимую собачку.

Бестужев, сбиваясь, рассказал историю с письмом, утаив несущественные делали. Мужчина вытащил из папки обгоревшие бумаги, попробовал читать, но с первой страницы не получилось, он начал со второй. Читал он неторопливо, вздыхая каким-то своим мыслям и хмурился. Особенно его расстроило, что сгорела последняя страница. Из правого глаза выкатилась крупная слеза.

– Что с вами? – спросил Бестужев.

– Не обращайте внимания, – сказал человек, назвавшийся Егором Ивановичем. – Аллергия. Я отлучусь на минутку?

– Конечно, – кивнул Бестужев.

Минутка растянулась на час, наверное, Иванов пошел в главное здание КГБ пообедать и потрепаться с приятелями, такими же бедолагами, которым выпало дежурить в субботу. Он появился из той же двери, и поманил Бестужева рукой. Они оказались в коридоре, потом в какой-то комнатенке без окон, где стоял письменной стол, несколько стульев и вешалка. Под потолком, потрескивая и мигая, горела люминесцентная лампа.

Иванов помог гостю снять плащ, усадил его за стол, достал из ящика чистую бумагу, ручку и попросил написать объяснительную записку, ответив на вопросы: при каких обстоятельствах к Бестужеву попало письмо, и почему он не передал этот документ, как положено, в секретную часть КПК. В объяснительной записке надо также ответить на вопрос, почему письмо обгорело, и что именно было напечатано на утраченных страницах. Иванов вытер слезы платком и ушел.

Бестужев, набивший руку в сочинении казенных бумаг, быстро выполнил задание и стал ждать Иванова, но тот не возвращался. Было муторно, хотелось уйти, он жалел, что приехал сюда в наивной надежде сбросить груз ответственности, найти какое-то человеческое понимание. Пришла усталость и апатия, словно он вагон разгрузил, а не водил пером по бумаге. Подумалось: если бы не его хорошая физическая форма, утренняя зарядка с гантелями, походы в бассейн, он, ничего не евший со вчерашнего вечера, запросто мог в обморок упасть. Наконец появился Иванов, сел напротив через стол, прочитал объяснительную записку на двух страницах, крякнул и покачал головой.

– Так не пойдет. Я ведь просил описать все события того утра. Подробно, а не абы как, скороговоркой. И особенно сосредоточиться на последних страницах письма, которые вы сожгли. Сожгли по неизвестной причине. Вам, Роман Павлович, все понятно? Итак, опишите тот рабочий день, подробно. А потом…

– Все понятно.

Да, все понятно… Иванов не обедал и не болтал с приятелями, он с кем-то советовался. Получил указания или приказ, что именно спрашивать. Слезы в его глазах давно высохли, зрачки сделались острыми и холодными, как кусочки серого льда.

– Но в тот день на работе не было никаких событий, – сказал Бестужев. – Я просто вошел в кабинет Пельше и увидел…

– Не надо мне ничего рассказывать. Устный рассказ – не документ. Изложите письменно. Четко и ясно. Буквально по минутам с того момента, как появились на работе. Вы пришли в кабинет, сели за стол… Ну, что дальше?

– Достал из портфеля доклад…

– Я же сказал: не надо ничего рассказывать, – повысил голос Иванов. – Пишите. Вот ручка, вот бумаги. А затем подробно изложите, что именно содержалось на сгоревших страницах. Начинайте, я жду.