Вскоре вернулась красивая проводница, и мы познакомились.

– Иван.

– Очень приятно. Катя.

Я попросил ещё кофе, а она налила себе чаю. Я осмелился угостить её шоколадкой. Она согласилась. Так мы перешли на “ты”.

– Теперь станция не скоро будет, – сказала девушка. – Можно кроссворд погадать.

– По-моему, ты ошиблась.

– В смысле?

– Насчёт “счастья”.

– У тебя есть другой вариант?

– Да. Я над ним думаю.

– Интригующе, – ухмыльнулась она.

– Да пустяки… Ты где-то учишься?

– На психолога, заочно. А здесь подрабатываю.

– Я так и понял.

– А ты?

– Где учусь? Да нет, я работаю… Актёр театра.

– Интересно.

У “самовара” показалось сонное, добродушное лицо старушки в сером пальто. В руках она держит предварительно вынутую из целлофанового мешочка личную дорожную кружку. Кружка жёлтая, с гротескным изображением сисястой бабы и надписью: “С днюхой, мужик”.

– Деточка, налей кипяточку. А чай у меня у самой есть.

За окном уже ничего не мелькало. Стояла тёмная пелена, и только звёзды знали, как черно и страшно в холодной степи, как трудно одинокому, хмельному, забредшему кривым путём к блистающим под луной рельсам, не положить на них свою шальную голову.

– Дай тебе бог здоровья, милая. А чая не нужно, у меня и у самой чай найдётся…

Старушка медленно уходила в душную утробу вагона и долго ещё что-то бормотала сама себе.

– Слушай, Кать. А те двое в тамбуре ещё стоят?

– Стоят. Точнее, сидят на корточках.

– Я пойду… выйду ненадолго.

– Зачем? Ты ведь слово обещал сказать…

– Я только воздухом подышу и вернусь. Душно тут.

И зачем нужно было говорить ей, что я актёр, когда я всего только простой как рубль консультант отдела бытовой техники в гипермаркете. Не понимаю…

Я зашёл в сортир, смыл с лица холодной ржавой водой стыд и жирный пот, назойливо выступавший в душном, натопленном вагоне. Ну да, понравиться ей… Я смотрю в мутное зеркало, зализывая назад мокрыми ладонями отросшие за полгода волосы. Надо бы подстричься. И этот эксперимент с крашеной прядью под седину – какая всё-таки глупость… Ну не рассказывать же ей о том, как изо дня в день я надеваю белую рубашку, дурацкий бейдж и с усталой полуулыбкой, при полном отсутствии жизни в глазах, объясняю похотливой домохозяйке, как пользоваться кофеваркой. Поэтому отныне я актёр… Маргинальное пространство несущегося во тьму поезда позволяет быть кем угодно, всё здесь подвешено в воздухе, оторвано от привычной жизни, и возможность повторной встречи с попутчиком ничтожно мала… Однако надо выбираться из сортира.

Так и есть. Они до сих пор в тамбуре. Сидят на корточках друг против друга в железном прямоугольнике с зарешёченными окнами, будто в карцере.

– О, снова ты! Погреться пришёл? – пошутил улыбчивый Димон. – Выпьешь?

– Выпью, – ответил я.

– Ну, садись, дружище. В ногах правды нет.

Я присел на корточки. Славик одобрительно осклабился и сделал глоток из горла́.

– Я – Дима, он – Слава. А тебя как звать?

– Иван.

– Дай ему, Слав, пускай погреется. Извиняй, мы без закуси.

– Да нормально всё, – я отпил из бутылки.

– До конечной?

– Ага.

В бутылке были русские луга, похороненные до весны, выстуженные до ковыльей кости. Точнее, водка называлась “Русские луга”, но вкус оправдывал название. Помнится, такую я пил в юности. Тогда всё равно было – что есть, что курить, что пить. И дорога казалась странствием, а не поездкой по необходимости. Алкоголь подействовал как обычно – потянуло на философию.

– Вот ты сказал, что в ногах правды нет, – обратился я к Димону. – Интересно, что не ты первый, кто сегодня мне об этом говорит. А в чём, по-твоему, правда?

– Ну, ты загнул, дружище, – заулыбался Димон. – Ты как в кино, это… Как его… Славик, как кино называется про Данилу, это, “в чём сила, брат”?