– Это ещё что. Вот была у меня одна машина… Он… это был он, так вот он был мне как сын. Мой лучший проект. Я собирал этого робота пятнадцать лет, отрывал от себя лучшее. Как же его… никак не вспомню, как же я его называл… В честь… в честь… нет, не помню. А потом его забрали у меня. Потому что он был слишком правильный робот.

Лица Зеппе не было видно, но его голос дрожал гордостью и горечью. Деус прикончила пыхлёбку и растряхивала свою шапку-дуршлаг на пороге хибары:

– Давайте все на борт. Нам предстоит добраться к самому узкому месту кряжа Тылтырдым, где ждёт Фибра со своей машиной. Это наискосок градусов на двадцать во-он туда. А прямо – зона экстремально низких температур. Хоть там и экватор, но это аномально холодное место даже для Зимары. Так что путь лежит через пустыню Манырсу. Важно пересечь её до того, как небо закроет шаль, потому что ориентироваться придётся только по звёздам. Приборы шалят.

Она взглянула на Кайнорта, который был так бледен, что даже волосы из жемчужных, какие преобладали у минори, стали призрачно-ледяными. На фоне снега казалось, что он стоит вовсе без головы.

– Манырсу? Там полно ориентиров.

– Н-да? Насколько мне не изменяет эйдетическая память на карты, пустыня гладкая, как койка новобранца, и пустая, как…

– Как пустыня? – сквозь зубы подсказал Бритц. – Ты ошибаешься.

Деус подошла и нацепила на мраморного истукана тёмные очки, пока он не ослеп. Альбедо на Зимаре достигало ста процентов.

– А давно это у тебя с глазами?

– Красные?

– Нет, светятся. Прямо сквозь очки видно.

Кайнорт сорвал их и заглянул в отражение на линзе. Дело было не в когтях Зимары. Ему ещё дома казалось, что белые радужки стали ещё белее. Он смутно представлял, что это могло значить. Как и оттенок кожи, похолодевший полгода назад. Изменившийся аппетит на кровь и много чего ещё. Кайнорт до последнего откладывал звонок дяде Нулису, чтобы расспросить… Но теперь это было так не вовремя!

– Это чтобы тебя лучше видеть, деточка, – буркнул он.

Они вчетвером погрузились в кинежанс, а ящик со всем необходимым для ремонта шагал в кинежансе поменьше. Вдвоём большой и малый кинежансы напоминали лосиху и лосёнка, которых Бритц видел на Бране. «Детёныш» – Зеппе называл его бардачопик из-за того, что его ходули соединялись дюбелями – был лёгок для своего паруса и время от времени вырывался вперёд, прямо как любопытный зверёк. На его рёбрах позвякивал чудесный инструментарий Зеппе. За бардачопиком крался Сырок. Кайнорт только на третьи сутки заметил, что у ручного песца не было задних ног. То ли перебили, то ли таким уродился. Что ж, это кое-что объясняло: песец на четырёх лапах ни в какую не дал бы собой командовать. Сырок рыхлил наст со скоростью снегохода, волочил юркое тело и загребал хвостом, словно белёк. Чивойт, не будь дурак, вспрыгнул в кабину прямо на колени Бритцу, чему тот был не очень рад.

– Что за ориентиры, которые ты обещал, Бритц? – спросила Деус километров через двадцать. – Небо затягивает. Снежная шаль уже скрыла треть. Как бы нам не промахнуться.

– Слева, во-он там, зелёная куча, видишь?

Деус настроила окуляры. Пустыня Манырсу была страшно холодная, но абсолютно голая. Сухая. Ни снежинки не упало на её дроблёные камни с тех пор, как триста лет назад Кайнорт впервые выслеживал там маньяка. Тучи сгущались, вращались, грозились, но проходили мимо.

– Вижу кучу. Отбой, это мертвец. Всего лишь труп валяется.

– Чиканутый Димус, – Бритц кивнул останкам, будто проезжал мимо доброго приятеля. – Лет сто назад он тут сцепился с добычей и проиграл. Он не эзер, вот так и остался лежать. Приглядись, его макушка указывает точно на север. Здесь некому его тревожить, песцы так далеко в Манырсу не лезут. А там дальше новая роза ветров.