РАСПИРАЕМАЯ энергией комната. Прижав ладони к коленям, Георгий с прямой спиной сидит на диване, глядя на елку. Большинство висящих на ней лампочек неисправно, но отдельные горят и кое-как освещают его сосредоточенную физиономию: на Георгии нем белая рубашка и черные брюки.

Замеревший Георгий непроизвольно совершает одно неприметное и повторяющее движение – поджимает и разжимает пальцы босых ног.

НА КУХНЕ нечем дышать. Татьяна Васильевна, переминаясь у плиты, готовит праздничный ужин, злобно хмурящийся Валентин Сергеевич убивает время за столом: перед отцом Георгия початая бутылка водки и тарелка с солеными огурцами. На скороводке шипит масло, поднимающиеся от нее испарения заполняют помещение густым смрадом, к изводящим Валентина Сергеевича переживаниям дополнением это становится существенным.

Что ты тут жаришь? – проворчал он. – Отчего такая вонь? Рыба, рыба, где ты эту рыбу… открыть бы окно, но там прохладно – попрет, продует, у нормальных людей на Новый Год мясо или утка, а у нас рыба. Почему рыба?

Рыба дешевле, – ответила Татьяна Васильевна. – Бывает другая, дорогая рыба, но я купила дешевую. Вот она и воняет.

А нельзя, чтобы так, ну… не воняло? Я все-таки работаю, и что-то зарабатываю, и в праздник мне бы… плевать мне! Пусть воняет! Я выпью водки и справлюсь. Рыба – не рыба… отчего-то именно рыба. – Налив рюмку, Валентин Сергеевич выпивает и недовольно морщится. – Какая водка… гнусная! Градус нормальный, а вкус жуткий. Говорят, у водки нет вкуса – у этой есть. Ужасный вкус.

Водку ты сам покупал, – сказала Татьяна Васильевна.

Сам, сам. И жену я выбирал сам, и сына… не выбирал, но участвовал, ну у меня и сын, о Господи, единственный мой наследник. Ты что, улыбаешься? Думаешь, наследовать нечего? Ни материально, ни морально? Ты меня не оскорбляй! Я не такой идиот, я хотя бы немного чего-то заслуживаю. А он… он в мать. В безумную женщину, рано из жизни ушедшую. Задержись она подольше, я бы тоже ей под стать… прыгал и стонал.

Когда ты ее привел, я тебе сразу сказала: не женись на ней – она со сдвигом. Ты ко мне не прислушался. И теперь мы с тобой расхлебываем. Ее давно нет, а Георгий с нами, и от нас он никуда не уйдет. Куда ему идти? С его мозгами… ребенка.

До сих пор верящего в Новый Год, – вздохнул Валентин Сергеевич. – В чудеса, в волшебство… я бы елку вообще не ставил, но для него она важна. Ему двадцать семь лет, а он, не отрываясь, смотрит на лампочки и игрушки. Ты видела?

Как ты ее поставил, так и смотрит, – подтвердила Татьяна Васильевна. – Уже три дня.

Я заглядывал к нему в комнату и вставал у двери, пытаясь как-нибудь повлиять на него своим биополем: мол, не гляди на нее, взгляни на меня, я твой отец и у меня нет денег на хороших врачей, однако я хочу тебе помочь, и ты обязан меня уважать – подчинись! Посмотри! Неудача, мать, неудача… не посмотрел он на меня.

Ты на него не орал?

Зачем мне орать на больного, – сказал Валентин Сергеевич. – Я воздействовал на него исключительно мысленно. Мои мысли, его мысли – не сошлось, да я и не рассчитывал. О чем-то он, конечно, размышляет… От некоторого ума не избавлен.

ГЕОРГИЙ смотрит на елку, безмолвно моля об избавлении.

МОЛОДАЯ беззаботная компания восседает за ломящимся от выпивки и закуски столом, она по-настоящему празднует Новый Год, из широко открытых ртов вырывается дикий смех, на перекошенных лицам превалирует оптимизм и позитив – в числе прочих здесь и Марина, и ее широкоплечий муж Андрей, и короткостриженный любитель повеселиться Дмитрий Ельцов. Одно место за их столом пустует.

НАД ДРУГИМ столом пылают пять плафонов, не влияющих на атмосферу затхлого склепа. Зажав под мышкой бутылку шампанского, Татьяна Васильевна передвигает тарелки и ищет для нее подходящее место.