Диана на мгновение замерла. Арбалет… Кто-то привез его из командировки и подарил Косте, а Костя притащил его домой, зная, что Марк прочитал Скотта и Стивенсона и бредит луками и стрелами.

В первый же день Диана, к своему ужасу, сообразила, что маленький, черный, с пистолетной рукояткой и жесткой, похожей на шнур тетивой арбалет, не игрушка, а грозное оружие. Без особого труда Костя, а потом и Марик с тридцати шагов всаживали три утяжеленные боевые стрелы в ящик из-под посылки. Иногда стрелы прошивали его насквозь, и оба Краснова, старший и младший, ползали на четвереньках в траве, разыскивая их. К счастью, Костя тоже сообразил, что с такой штуковиной малолетний Робин Гуд дел натворит, и боевые стрелы унес в дом, заменив их для игры высохшими тростинками. Марик поныл чуть-чуть, но смирился. Арбалет был спрятан в его «тайнике», в кустах, где Марик хранил свои «сокровища»: бинокль, игрушечный винчестер, пластмассовый томагавк и другую всячину.

Можно попросить сына принести арбалет в дом с обещанной Лукьяненко прогулки, но, во-первых, Диана не знала, как из этой штуковины стрелять, во-вторых, понятия не имела, куда Костя спрятал боевые стрелы, ну а в-третьих, совершенно не представляла себе, сможет ли выстрелить в живого человека.

Легче всего было разобраться, как стрелять. Стрелы можно поискать внизу, в подвале, спускаясь за продуктами. Но при одной мысли о третьей проблеме Диану бросило в жар, а между лопатками вниз покатилась ледяная липкая волна. Убить человека…

«На всякий случай, – подумала Диана, уговаривая себя, – просто на всякий случай. Костя, конечно, переведет этому подонку деньги, и ее с детьми оставят в покое. Ведет он себя вежливо, во всяком случае за рамки приличий не выходит. Страшно, конечно, а как иначе? Но могло быть хуже. Представляю, что будет с Костиком. Он этого Лукьяненко из-под земли достанет. Даже в Бразилии или Уругвае».

Она бросила взгляд на висящие на стене часы. Было почти половина двенадцатого.

Краснов считал, что в жизни ему здорово повезло. Иногда он задумывался над тем, какими запутанными путями вела его судьба – от рождения до его тридцати девяти, и чувствовал, что без божественного промысла здесь не обошлось.

Само его рождение от странного брака широкоплечего кубанского парня, приехавшего в шахтерский край на заработки, и скромной еврейской девушки, родители которой сгинули во рву под Мариуполем осенью 1941 года, было удивительным.

Шел 1957 год, и, несмотря на «оттепель», евреев не любили ни на Кубани, ни в Дебальцево, как не любили и до революции, и после нее, как не любили их Сталин и Гитлер и как не будут любить при других царях и диктаторах.

Отслуживший армию розовощекий, удалой кубанский казак Коля Краснов влюбился в скромную черноволосую девушку, работавшую в бухгалтерии шахты, – Свету Натарзон, жидовскую сиротку, как называли ее девушки-сослуживцы.

А она была хороша. Хороша уже тем, что отличалась от всех окружающих: бледной матовой кожей, будто бы кто-то капнул в молоко несколько капель алой артериальной крови, тонким станом, хрупкими, словно у древнегреческой статуи, чертами лица, а также полным отсутствием природной наглости и задорной нескрываемой распутности, столь свойственной молодым широкозадым девахам из рабочих городков.

Колю Краснова поразили ее руки, которые он увидел в окошечко кассы. Тонкопалые, почти прозрачные на свету, с удивительно гладкими розовыми ноготками. Руки дамы. Словно и не пережила она годы оккупации с висящей над ней, как и над всеми чудом выжившими евреями, угрозой мгновенной или долгой мучительной смерти. Не было семи детдомовских лет, страшного 1952 года, превратившего советских мирных антисемитов в черносотенцев, когда Света благодарила Бога за то, что пошла на бухгалтерские курсы, а не в медицинское училище.