Репутация Яшина выливалась в какое-то особое доверие к нему, находившее самые необычные, но очень уж показательные формы проявления. На стыке 70-х и 80-х годов Лев Иванович работал заместителем начальника Управления футбола Спорткомитета СССР. Тогда был весьма развит эпистолярный жанр: велась активная переписка – не столько между людьми, как когда-то, в прошлой жизни, сколько между просителями, жалобщиками, добровольными советчиками, с одной стороны, и учреждениями, с другой. Самый популярный вид спорта, особенно в периоды осложнений, вызывал потоки писем в Управление футбола Спорткомитета и общественный орган – Федерацию футбола СССР, редакции газет и, конечно же, в ЦК КПСС. Футбольный аппарат был завален прошениями, в том числе и пересланными для ответа из высоких инстанций.

Согласно установлениям тех лет отвечать было обязательно, по существу и в определенные сроки. Отписка или неудовлетворенность искателей справедливости порождала повторные обращения и жалобы. Переписка с некоторыми любителями водить пером по бумаге грозила, казалось, бесконечностью. Но когда на бланке Управления или Федерации отвечал Яшин, даже профессиональные жалобщики прекращали почтовую бомбардировку. Подпись Яшина обычно ставила точку в переписке. И не один лишь авторитет имени тому объяснение, хотя и он тоже. Самые раздражительные и подозрительные отправители верили этому человеку. Как подметили коллеги, Лев Иванович сам не давал и не подписывал подготовленные подчиненными формальные ответы. Он с вниманием и терпением относился к соображениям болельщиков. Не считал их неодушевленной массой, относился без бытующего в профессиональной среде насмешливого пренебрежения. Говорил: «Людей распирают эмоции. Когда футбол не вызывает эмоций, вот это беда». За понимание люди платили той же монетой.

Яшин чувствовал, осязал народную поддержку. И свою сбивчивую речь на торжественных проводах в 100-тысячных Лужниках 27 мая 1971 года закончил не принятым тогда обязательным выражением благодарности партии и правительству, а всего двумя словами от чистого сердца: «Спасибо, народ!»

Знаменитому вратарю отдавали должное даже люди, чуравшиеся спорта или равнодушные к нему. Они понимали, что такое Яшин. Когда в мае 1964 года главный редактор «Франс футбол» Макс Юрбини приехал в Москву с «Золотым мячом», чтобы перед матчем на Кубок Европы СССР – Швеция вручить его победителю ежегодного конкурса лучших европейских футболистов, среди многочисленных интервью, которые гость здесь взял, расспросы он начал со своей переводчицы. 25-летняя выпускница МГУ Регина Рубальская поставила Яшина в один ряд с живыми «достопримечательностями» страны:

– Шаляпин был артистом, певцом, и каждый раз, показывая гостям дом, в котором он родился, я испытываю волнение. Гагарин – это космос и открытие неведомого. Уланова – это танец, и я не перестаю ею восхищаться. Яшин – это футбол, который я не понимаю, но зато понимают, увлекаются им миллионы людей. Шаляпин, Гагарин, Уланова, Яшин – все они русские люди мирового значения.

Моя мать, ненавидевшая футбол, видно, ревнуя меня к нему, делала исключение только для Яшина – пришлось отпаивать ее успокоительным, как только грохнула весть о том, что Яшин остался без ноги. Не забыть и ответа на мой вопросительный взгляд пожилой, бедно одетой женщины, чье касательство к футболу и, стало быть, присутствие в скорбной мужской очереди к динамовскому административному корпусу для последнего прощания с Яшиным казалось необъяснимым:

– Какая я там болельщица! Видела-то его всего несколько раз по телевизору – все удивлялась, как он, бедняга, убивался в этих своих воротах, чтобы не огорчать страну. А как-то включила «ящик», смотрю – выступает, так за версту видно: хоть и фигура, а человек!