. Он познакомился с семьей великого князя в эпоху Мира искусства благодаря Дягилеву; великий князь и его жена очень интересовались этим новым и оригинальным течением театрального искусства. Я мало что могу рассказать о юности Бакста, поскольку сама была слишком мала, чтоб понимать. Я только знаю то, что мне мама рассказывала. Она знала всех этих молодых людей, которые посещали моего дядю до создания Мира искусства. Мой дядя, его брат журналист и их две сестры жили вместе в скромной квартире, их родители развелись и оба снова вступили в брак. Их дети, молодые люди, не захотели жить с ними и поселились вместе, причем все работали. К ним приходили молодые люди, главным образом художники, артисты, талантливые и полные новых идей, Дягилев, Александр Бенуа, Дмитрий Философов, Нувель, Нурок и другие, полные энтузиазма. Они встречались то у одних, то у других, обменивались новыми, смелыми мыслями. С того времени и возникла идея организовывать выставки, свободные от тогдашней рутины. Благодаря связям Дягилева, самого из них предприимчивого, они смогли организовать выставки картин не только в России, но и за границей. Потом возникла идея издавать журнал, который отражал бы их представления о современном искусстве: Мир искусства»[54]. На этом воспоминания Марины Барсак заканчиваются[55].

При чтении такого рода воспоминаний встает не только вопрос об их достоверности, о проценте в них правды, о близости автора источника к нашему герою, но и важный вопрос о качестве, об интеллектуальной соразмерности описываемому. Ведь мы можем, например, представить себе воспоминания булочника или врача художника, которые сообщат нам о том, какой хлеб он любил или в каком состоянии были его зубы… И что делать, когда речь идет о воспоминаниях человека близкого, но неспособного понять и разделить мысли нашего героя? Разумеется, всеми такими источниками можно пользоваться, но нужно при этом иметь в виду, какого рода знание мы из них извлекаем. Знание же, которое мы будем искать на страницах этой книги, касается интеллектуального мира Бакста. И мы, стало быть, будем выделять из массы воспоминаний те, авторы которых находятся на равном с ним интеллектуальном уровне. О том, что Бакст сам себя и некоторых своих друзей считал интеллектуалами, у нас имеется немало свидетельств. Вот одно из них. Незадолго до своей кончины, в феврале 1924 года, Бакст дал интервью французскому журналисту Луи Тома, который расспрашивал его об Иде Рубинштейн[56]. В том, как Бакст охарактеризовал Иду, мне кажется, можно почувствовать, что он думал о себе самом: «Ида Рубинштейн родилась в Петрограде в очень обеспеченной и достойной семье, получила строгое воспитание, обучалась нескольким языкам, музыке, танцу. Она навсегда сохранила крепкую дружбу с книгами… С интеллектуальной точки зрения у нее есть один своеобразный дар, который я назвал бы интеллектуальной волей: она может выучиться всему, чему ни захочет. Это стальной клинок»[57].

И последнее. Если точнее определить тему этой книги, то можно сказать, что она – об основной составляющей интеллектуального мира художника, а именно о греческой, архаической. Ибо эмансипированное еврейство Бакста – как идейная и образная конструкция – базировалось, как мы увидим, именно на образах греческой архаики. Речь, стало быть, пойдет об очередном Ренессансе, который чем-то был похож на предыдущие, а чем-то от них серьезно отличался[58]. Как и для знания о всяком Ренессансе, нам необходимо будет выяснить, что именно Бакст и люди из его окружения думали об античной Греции, что они о ней знали или как грезили: часто эти два аспекта – правда и поэзия – переплетались, одно другим питаясь. Чтобы разобраться в этой ситуации