Визжат в майском небе юркие ласточки.

Тарелка взмывает высоко-высоко над землей, делает круг, исчезает за домами.

Рев.

Мальчишка несется по двору, визжит, плачет, аа-а-а, шайтан, улетела-а-а…

Тихонько торжествую в душе, ага, не справился все-таки с управлением. Иду в арку, пацаненок бежит за мной, смотрит с надеждой, ну хоть бы пульт показал, пацан, Арам-зам-зам, или как тебя там…

– Ара-а-ам!

Женщина кричит в окна, Арам машет рукой, щас, щас…

Трещат кузнечики.

Вот она, тарелка, покачивается на пустыре. Осторожно подхожу к ней, протягиваю руку, тарелка сама опускается на руку, видно, от моего тепла.

– Упустил? – спрашиваю.

Мальчик смотрит круглыми черными глазами, а-а-а, ну да, ты же по-русски не понимаешь… кто там экзамены велел вводить для мигрантов…

– Мне-ее-е, – просит Арам, протягивает чумазые ручонки.

Тарелка опускается к нему, плывет над макушкой пацаненка.

– Араа-а-ам! – женщина в окне добавляет несколько восточных слов, от которых сам шайтан, наверное, покраснел бы и заткнул уши.

– Ща! Ща!

Арам бежит по лугу, тарелка несется над ним. Что-то мне не нравится, что-то настораживает, странно как-то бежит Арам, будто бы пытается вырваться от тарелки, будто бы…

Спохватываюсь. Слишком поздно. Бегу к мальчишке, только бы успеть до того, как… не знаю, до чего. Но успеть. Земля подставляет канаву, швыряет меня в траву, чер-р-р-т, пацан, погоди…

Пацан еще пытается нырнуть в арку, не успевает, что-то происходит, что-то делает фрисби с Арамом, Арам блекнет, меркнет, тает в воздухе, серебряной пылью уносится в глубину тарелки…

Фрисби взмывает выше последних этажей, поднимается в небо, за облака.

Трещат кузнечики.

Кричит женщина из окна, громко, на весь двор:

– Ара-а-а-а-а-ам!

– Далеко они? – спросил я у человека, имени которого не знал.

– Я что, по-твоему, в темноте вижу? – вроде далековато… хотя хрен их знает… Я вот так тоже ночью домой шел, пусто, чисто, нет никого, потом эти вылезают… ну из ниоткуда… из темноты…

– Ой, да не пугай…

– Что не пугай, сейчас дождешься, сцапают…

Я молчал. Я и сам чувствовал – сцапают… они приближались – откуда-то из ниоткуда, из темноты, казалось, их выпустила сама ночь.

Они…

И я даже не знал, кто они…

Первый раз я увидел их месяц назад. Нет, раньше… нет, месяц назад. Ну да, я тогда умирал, еще подумал, что это какие-то предсмертные видения в какой-то агонии, вот-вот увижу свое тело со стороны, и полетит душа моя…

Я лежал на земле…

Нет, не на Земле. И не на песке. И не на камне, и не на… К этому, на чем я лежал, не подходило ни одно название, опора подо мной была… как вам сказать… Мягкая, упругая, податливая… чем дальше, тем больше казалось мне, что она была…

Живая.

Я приказал себе не думать об этом.

Просто потому, что живых планет не бывает, да это и планетой нельзя было назвать.

Что-то огромное, чуть вытянутое на полюсах, чуть-чуть приплюснутое вдоль какого-то меридиана, окутанное плохонькой атмосферишкой, греющее бока в лучах безымянного солнца.

То ли земля, то ли не земля, непонятная самой себе, а уж мне и подавно, неслась куда-то – из ниоткуда в никуда по неведомой ей самой орбите. Она как будто специально дернулась наперерез моему «Аттиле», чтобы врезался в нее, мне даже показалось – пыталась схватить меня…

Она… Кто она… Хотелось дать ей имя, ни одно имя не приходило в голову, а надо же было ее, черт возьми, как-то назвать, я же первооткрыватель… Много что надо было сделать, вытащить из искалеченного «Атиллы» российский флаг, воткнуть в землю, в которую ничего не втыкалось, объявить эту землю, сколько-то там миллионов кэ-мэ в квадрате территорией Рэ-Фэ, интересно, кому я здесь это буду объявлять…