Лес изменился не настолько, чтобы не узнавать знакомые деревья. Лейтенант отдал честь дубу со сгоревшей от молнии вершиной. Набрал горсть уже слегка привядшей, но очень сладкой черники. Пропустил ежа, спокойно переходившего тропу. «Счастье свое я нашел в нашей дружбе с тобой…»

Охотничья сторожка открылась неожиданно за буйными побегами ясеня. Ее забросили за эти годы. Замшелая крыша провалилась. Вышка для засидки еще стояла. Само гнездо скрывала листва. Обычно охотники, прежде чем затаиться там, наверху, обламывали ветки для обзора.

В кадушке, куда стекала дождевая вода, плавали листья. Иван зачерпнул воды, охладил лицо. Скамейка сохранилась, приглашала присесть, но Иван задерживаться не стал.

Дальше тропка стала чуть утоптаннее, и лейтенант зашагал быстрее. Он не слышал шепоток в зарослях возле строжки:

– Якийсь лейтенант. Може, зря пропустили?

– В отпуск, на шо он нам. Хай идет погуляет.

– Артиллерист! Оглох там, приехав ухи прочищать самогонкой.

Посмеялись тихонько.

Заскрипела сойка и, не переставая издавать скрежещущие звуки, стала прыгать с ветки на ветку. Кто-то был в подросте. Иван на ходу скинул на одну руку сидор и вытащил из него «вальтерок». Вещмешок прикрывал оружие.

– Стоять! – произнес голос. – Документы!

Иван переложил пистолет в карман брюк. Какой бандюга будет спрашивать документы в лесу? Да и голос был мягкий, певучий, с явным белорусским акцентом, а белорусам, по фронтовой привычке, Иван доверял.

Из-за дерева вышел человек в штатском, держа карабин наготове, но не целясь. Он сам чего-то опасался, оглядывался. Приближался медленно. Лицо его было изможденным, а слезящиеся глаза говорили о крепкой дружбе с деревенским самогоном. Лейтенант окончательно успокоился.

– Документы! – повторил человек.

Он приблизился, и теперь карабин был направлен в колено Ивана.

– Может, запасные кальсоны показать? – сказал Иван. – А ты-то кто?

Человек предъявил написанную от руки бумагу, держа ее на вытянутой руке. Листок подрагивал. Не опохмелился сегодня, что ли? У лейтенанта были зоркие глаза, иначе не был бы во взводе артнаблюдателей, или, как красиво выражался на курсах старенький майор, визуальщиков.

«Настоящим удостоверяется… Штебленок Н. А. является бойцом истребительного батальона… с правом проверки… задержания… допроса… при сопротивлении имеет право применить оружие…». Печать была невнятной.

– Хорошая бумага. С ней можно Гитлера арестовать, – сказал Иван и достал удостоверение, серьезное, с фотокарточкой, а не фитюльку с печатью. Добавил отпускной билет. Отдал в руки. Штебленок опасений не вызывал.

Ястребок пробежал глазами документы, вернул. Дуло карабина опустилось к земле.

– Куда направляетесь? – у ястребка на лице было страдальческое выражение: не иначе, еще и язвенник.

– А стежка только в Глухары. Сам не местный, значит?

Штебленок посматривал на лес вокруг. Думал о чем-то. Сойка снова застрекотала у него за спиной. Ястребок мгновенно обернулся.

Неподалеку на тропу выбежала собака с веревочным ошейником, обрывок которого волочился по земле. Посмотрела на них равнодушно, обнюхала кусты и, оставив свою метку, исчезла в лесу.

Ястребок напрягся. Сказал тихо, приятельским тоном:

– Лейтенант! Не в службу, в дружбу! Пройдем обратно до реки.

– Тут все пуганные? Я только что прошел, никого нет.

– Кто знает! Может, есть, может, нет. Спешу – во как! Важное дело! – он схватил себя за кадыкастую шею. – Вдвоем, а? У тебя пистолет, я заметил.

– Ну, ястребки! – Иван тронул разбитую губу. – Герои тыла! Не дрейфь!

– Ну, ладно… иди! – вздохнул Штебленок.

Он с тоской посмотрел вслед лейтенанту. Повернулся и зашагал торопясь, держа карабин под мышкой. Палец не оставлял спусковой крючок.