– Отдай все, – сказал командир Данилке. – И пистолетик. А руки развяжи.

Данилка неохотно выполнил приказание. Проворчал:

– Еще мы выясним… может, агент. Надо запрос.

– Ага, агент, – усмехнулся Гупан краем рта. – Хорошо обученный. Вступился за дивчину на танцах, специально, чтобы попасть до нас.

– Может, это хитрость. Они, шпики, на все способные.

Комсомольский секретарь Абросимов ворвался разгоряченный и запыхавшийся. В руке его был рулон бумаги. Он посмотрел на голые стены.

– Опять никакой наглядной агитации! Ну, беда с вами, товарищи!

Держа гвозди во рту, он развернул плакат «Дойдем до Берлина!». Веселый солдатик, перемотав портянку, натягивал сапог. За ним была видна войсковая колонна. Лейтенант вздохнул. Везет солдатику: он уже в Германии.

– Все вернули? – спросил Гупан у лейтенанта.

Горлышко водочной бутылки торчало из соломы, под рукой Ефрема.

– Все, – ответил лейтенант.

– Вряд ли агент, – сказал Ефрем Данилке. – Похоже наш, природный.

Абросимов, поднимая гвоздь, заметил, наконец, лейтенанта. Два выщербленных зуба делали его улыбку детской.

– Ой, товарищ лейтенант, вы у ребят ночевать решили? – И сообщил Гупану: – А мы в Глухары собрались. Народ поднимать!

– Кто у тебя в Глухарах, лейтенант? – Гупан явно заинтересовался.

– Бабка.

– Восемнадцать бабке уже стукнуло? – спросил Данилка.

– Чего скалитесь? Я подлечиться. – Иван ткнул себя в грудь.

Абросимов, поддерживая плакат, не желающий висеть на стене, проверив взглядом, нет ли посторонних, заявил торжественно:

– Товарищи, лектор меня поставил в известность… Про второй фронт, конечно, секретные данные. Но главное насчет лечения! Изобретено чудо-лекарство. Пока за границей. Но мы догоним! Как его… пенисцелин!

– Чего, Николка, сифилис лечить? – спросил грамотный Ефрем.

– Не только позорные, – смутился Николка. – Всякие, а главное, ранения.

– Ноги отрастут, кому надо, – вставил Данилка.

– Товарищи, это значит, при коммунизме болезней вообще не будет!

– А насморк оставят? – спросил «борец».

– Отставить болтовню! – Гупан посмотрел на Ивана, на Николку. – Вот с лейтенантом в Глухары можешь ехать, – сказал Абросимову. – Один не смей.

Комсомольский секретарь потащил лейтенанта домой – ночевать. Прямо за рукав. Лейтенант упирался для приличия: оставаться в казарме не хотелось.

– Кто они такие? – спросил лейтенант.

– Как?.. – удивился Николка. – Это ж истребительный батальон. Ястребки! Ну, по борьбе с диверсантами, бандитами, вообще, чтоб порядок!

– Батальон? Там их человек двадцать.

– Это ядро. Еще есть по селам… ну, там, кого нашли, того взяли… А здесь, у Гупана, самые лучшие. Из партизанских разведчиков. Гупан командиром отряда «Родина» был, слышали? Я к ним просился. Отказали! Кто, говорят, будет политически воспитывать молодежь?

Ужинать сели, когда стемнело. Абросимов, его мать, сестренка лет двенадцати и лейтенант. У матери было вдовье выражение лица. Она тонко нарезала хлеб, развернув газетный лист, выложила сухую селедку. Нашлось несколько таблеток сахарина.

Керосиновая лампа, из экономии, горела на прикрученном фитиле. Иван откашлялся, и к лучшему: царапанье в груди едва не перешло в приступ.

– Туберкулез? – спросила остроглазая проныра-сестренка.

– Аню́ша, не тактично! – укоризненно сказала мать. – Иван Николаевич с фронта. Там часто простужаются.

Лейтенант усмехнулся. Он давно не был ни в чьей семье. Ему было спокойно и тепло. Чувствовалось, что фронт далеко, хотя война жила в каждом углу этого дома, как и в других.

– Мам, а чего такого? – спросила малявка. – У нас Борька Тощак туберкулезный, а целоваться лезет!

– Аню-уша-а, – укоризненно протянула мать.