Фаина повязала косынку так, чтобы был виден пробор. Подбиралась, подтягивалась. Такая, подобранная и самоуверенная, прошла она через шумный вестибюль заводоуправления, медленно поднялась по широкой лестнице. В руках у нее был плоский пакет, завернутый в газету и перевязанный ниткой. По коридору проходили девушки с бумагами, служащие; возле отдела снабжения толкались командировочные, у отдела найма – рабочие и курсанты. Фаина здоровалась, с кем была знакома, иногда останавливалась, с ней разговаривали почтительно. Она была старая кадровая работница, заслужившая право до всего иметь дело.

И, разговаривая с Ангелюком, Фаина понимала, что в этом праве до всего иметь дело заключается ее сила. Она уселась плотно и основательно, как усаживаются в мягких креслах непривычные к ним простые полные женщины. С грубоватой фамильярностью спросила:

– Слушай, Матвей Кузьмич, что за заваруха с Колчиным? Будь друг, расскажи, пожалуйста.

– Тебе какая забота? – ответил Ангелюк, стараясь говорить дружелюбно. Понимал, кто перед ним сидит.

– Так ведь Лильку мою вызывал.

– Не знаю, зачем вызывал. У покойника надо спросить, зачем вызывал.

– Теперь Миронова тянут.

– «Миронова тянут»… Кто тебе сказал?

– Сказали люди.

– Люди ей сказали! Баба тебе на базаре сказала Мало чего люди говорят! Говорят, будто твоя Лилька чересчур часто в гостиницу ходит.

Проницательный взгляд Фаины показал, что она оценила значение этой осведомленности. Пытаясь исправить свой промах, Ангелюк ворчливо, но примирительно добавил:

– Мне все равно, куда она ходит. Привожу как пример.

Фаина не спускала с него проницательного взгляда.

– Чего хотят от Миронова?

– А я при чем? – возразил Ангелюк. – Не я это дело разбираю.

– Знала я Колчина, – вздохнула Фаина, – да и ты его знал. Сколько нас осталось – старых работников? Мы с тобой да еще несколько человек. Колчин тоже с первых лет. И вот смотри – руки на себя наложил. Суждена, видно, ему такая смерть. Кому сгореть, тот не утонет… Значит, жизнь не мила, значит, жизнь надоела.

– Товарищ Абросимова, какие у вас ко мне вопросы?

Фаина повернулась в широком, низком и неудобном для нее кресле, развернула пакет. В нем оказалась старая групповая фотография, наклеенная на толстый картон, обтрепанный по краям. Большая группа людей была сфотографирована перед бараком заводоуправления. Первый ряд на земле, второй – на стульях, за ними возвышались еще несколько рядов. В центре сидел начальник строительства Кузнецов. И Фаина стоит сбоку. Вот она стоит, молодая, в косынке, надвинутой до самых бровей.

– Такая находка неожиданная. Припрятала я ее тогда. А тут сундук разбирала – лежит на самом дне. Какие мы с тобой молодые, я девчонка, ты мальчишка – помню, в вахтерах, потом в табельщиках ходил. Вот Колчин, видишь, – она водила пальцем по фотографии, – Меркулов – главный инженер, это вот секретарша Марья Дмитриевна. Загородный – начальник корпуса. Всех знала, все знакомые, да не осталось никого, всех разметало.

Она расстраивалась оттого, что говорила. Эти стертые лица, френчи, толстовки, косоворотки, короткие женские прически возникали из глубины времени – оно ушло, это время, промчалось, как один долгий день. И вот наступил вечер, и жить осталось меньше того, что прожито.

– Не вернешь того, что было, – растроганно говорила Фаина, – ни хорошего, ни плохого. Как в песне поется: «Эх, кабы жизнь начать сначала». Не возвращается время.

Она с надеждой смотрела на Ангелюка. Все бы простила ему, если бы увидела, что и ему щемит сердце. Такое было время… Ведь он, Ангелюк, все знает, встал бы и сказал, правду бы сказал, успокоил бы свою совесть и человека бы выручил.