Как это обычно бывает, когда человек в момент упадка настроения ищет то, что добьет его, так и Исаак стал с искренней нежностью смотреть на черные буквы: «Проход через стену воспрещен под угрозой расстрела». Вернее, не «проход», а «ход» – «про» откололось и пропало.

«Странно, ни одного слова про евреев», – и тут на него волной нахлынуло: он видел эту табличку когда-то и подумал то же самое, взглянув на нее. Бок разболелся настолько, что Исаак не сразу поднялся на ноги. Он отошел подальше, на секунду забыв о погоне, и еще раз, точно до этого был пьяным, взглянул на дворик.

Слева – стена тридцать шестого дома, справа – стена дома ополченцев и целая гора ящиков со стертыми надписями, а посередине он, такой маленький по сравнению с кирпичной стеной. Запрет глядит черными буквами, Исаак смотрел на него снизу и под углом. Да, в тот день, когда ему пришлось опять увидеть смерть и убить человека так, как хотелось бы забыть навсегда.

– А я вам изначально говорил, что еврейский вопрос нас измотает, – услышал Исаак недовольный, стальной, но приятный голос.

«Они идут». Похожую сталь он тоже где-то слышал, и воспоминание тоже было неприятным. Но сегодня уйти от прошлого оказалось проще – у нижнего ящика, напоминающего гроб, открывалась крышка, а за ней спасительная темнота могла поглотить с головой.

«Какой же ты умный, Вацлав!»

Теперь Исаак вспомнил все. Его действительно тянуло к месту спасения. Через ящик, в который он забрался, несколько десятков неугодных поляков и евреев пробирались из Малого в Большое гетто, где благополучно и не очень срывали повязки или покупали паспорта без особой отметки. И всем руководил Вацлав Седой.

Исаак залез в ящик ногами вперед, чтобы закрыть крышкой «вход», и замер, слушая голоса. Их, как и предполагалось, было три:

– Вся эта ситуация напоминает инквизицию, – раздалось громче. «Наверное, на углу стоят». – Ну изводим мы этих жидов, ну посадили их в Малое гетто, как пауков в банку, а разве так воюют? Ребячество какое-то ей-Богу. Я не понимаю…

– А вы в точности поняли приказ, а? – озадаченно спрашивал низкий баритон. – Стрелять их сразу или вести сначала в Терракот? Ну, вот тоже… Терракот! – голос начал скрипеть и кривляться, передразнивая кого-то. – «Ибо красный он от крови…» Это же кто-то из наших написал, да? Сколько пафоса! Хотя говорили, что у евреев кровь черная. Вот любят придавать значение ерунде. А Терракот-то – обычный дом, просто из красного кирпича с гестапо внутри, а развели, как не знаю что. Так стрелять или в… Терракот этот?

– Да из-за орехов-то… Можно было вообще ничего не делать. Беспризорники теперь все так… Потому что и вправду есть нечего.

В животе под рубашкой как будто что-то треснуло и так больно. Исаак сжался насколько позволял ящик и аккуратно впился ногтями в стенки около себя, стиснув зубы, чтобы не закричать. Колючая доска под ним со скрипом провалилась вниз, и он чуть не умер от ужаса. Пыль поднялась вверх, по спине пробежал земельный холод, и боль вышла на новый уровень. Ему показалось сначала, что живот разорвался пополам не иначе, что он снова оглох от страха и ослеп, оттого что не видел через щелки крышки, как к нему вот-вот подойдут после такого страшного грохота, который слышал, наверное, весь Кенцав.

«Доска упала, что ли?» – Исаак вдруг услышал первый голос и так отчетливо, что не поверил сам. Время для него остановилось и вновь пошло после того, как третий, мало говоривший прежде, (и, скорее всего, святой) человек подогнал двух других, нетерпеливо сказав: «И никакого пацана с орехами».

Минута, две, три.