Потом я до самого вечера просидел дома в надежде, что Макс снова зайдёт за мной, как тогда в пятницу, когда мы трескали мороженое под дождём. Но она не зашла. Не выдержав, я пошёл на кладбище поездов, несмотря на то, что было уже девять вечера. Из-за туч, затянувших небо, на улице была темень. Зато благодаря продолжавшему моросить дождю в гаражах никого не было, и я спокойно добрался до кладбища поездов. С трудом взобравшись на скользкий сырой локомотив, я, конечно же, никого на крыше не обнаружил. Присесть было невозможно, а стоять, как дурак, было бессмысленно. Я, конечно, всё равно постоял: что мне ещё оставалось. А потом побрёл домой.

До самой двери подъезда я всё ждал, что Макс окликнет меня. Специально шёл помедленнее. Всё было без толку. Засев дома, с горя стал рисовать углём зонд, разбившийся вдребезги об поверхность безымянной каменной планеты, занесённый пылью и канувший в забвение вдалеке от родных мест. Закончив далеко за полночь, к своему удивлению, я обнаружил, что получилось что-то вполне вразумительное. Впрочем, я списал свою впечатлительность на поздний час и гудевшую от переживаний башку.

Когда же в четверг утром, при свете яркого солнца – небо было таким ясным и безоблачным, словно никакой противный дождь не моросил вчера весь день напролёт – я взглянул на свой рисунок, я должен был признать, что получилось и правда неплохо. Голубое небо, успех с рисунком как-то настроили меня на позитивный лад: не видевшись с Макс с понедельника, я почувствовал, что сегодня-то мы наконец увидимся. Я реально повеселел. В приподнятом настроении сгоняв в школу, шёл домой, ожидая встретить Макс у клумбы. Там её не оказалось, и, пообедав, я направился на кладбище поездов, прихватив с собой вчерашний рисунок. Это был не самый лучший мой рисунок, на мой взгляд, но однозначно лучший из тех, что я нарисовал углём, поэтому мне хотелось показать Макс свои успехи в непривычной технике.

На крыше тепловоза Макс не оказалось, и я улёгся, чтобы дождаться её. День сегодня был не очень жаркий, и крыша была приятно тёплой, не раскалённой. Я валялся в приятной неге, наслаждаясь летом. Однако через какое-то время мне стало не по себе. Я сел и огляделся по сторонам. Прошло уже полдня, а Макс всё ещё не объявилась. Мне вдруг в голову пришла тревожная мысль, что с ней могло что-то случиться. Может быть, она пошла на кладбище поездов без меня, и сторож схватил её? Посадил куда-нибудь в подсобку под замок и морит теперь голодом. Нужно было выяснить этот вопрос.

Я слез с крыши и стал аккуратно пробираться между вагонов, чтобы найти сторожа, не выдав себя. Территория кладбища поездов была огромной, и прошло немало времени, прежде чем я наконец нашёл его. Сторож, тихонько насвистывая, шёл по путям с задумчивым видом. Я стал следить за ним, прячась за вагонами. Не меньше получаса мы бродили по кладбищу поездов, пока наконец сторож не подошёл к своей бытовке – это был небольшой вагончик, наверно, в половину длины от обычного вагона. Сторож, кряхтя, взобрался по крутой лесенке и скрылся внутри. Я подошёл к бытовке и осторожно заглянул внутрь: сторож, стоя перед небольшим столиком, наливал себе чай в стакан с железным подстаканником. Я успел лишь смутно оценить скудное убранство бытовки. Там было темно, и я, заглянув буквально на секунду, не успел переключиться с яркого солнечного света. Но всё-таки мне показалось, что там негде было особо прятать Макс. Впрочем, сторож мог запереть её и в каком-то другом месте. А мог и не запирать.

Вообще-то, вероятность, что Макс попалась сторожу, была невелика. Скорее, она могла привлечь внимание каких-нибудь отморозков. Проблема была в том, что я даже не представлял, где может бывать Макс. Она всегда появлялась неожиданно и, похоже, знала кучу секретных мест. Всё, что мне оставалось – это снова сгонять на речку, на наше место, а потом тупо прочёсывать весь район вдоль и поперёк. Этим я и занялся, окончательно решив, что сторож – не самый опасный субъект.