Уж доведу до конца эту историйку, перескочив через многие события дней. Вскоре после сего разговора гулял я в праздник по лесу, готовясь к очередной беседе с товарищами, вышел на поляну и вижу: сидит она под деревом, шьёт что-то, а тут же её корова с телёнком пасётся – недавно отелилась, и Варвара ещё не пускала её в стадо.

День жаркий, поляна до краёв солнцем налита, в густой траве дремлют пахучие цветы, и всё вокруг – как светлый сон. И она, в тени, тоже как большой цветок – кофта красная, юбка синяя, и тёмные брови на смуглом лице. Смотрит на меня и ласково улыбается, сощурив зеленоватые глаза.

– Гуляешь? – спрашивает.

– Да, – мол.

– По годам-то тебе, – говорит, посмеиваясь, – с женой давно пора бы гулять, а ты всё с книгами. Это о чём книга?

– О крестьянстве. Так и называется: «Крестьяне на Руси».

– Ишь, – говорит, – сколько написано!

Неловок я с женщинами, хоть и солдат и в городе жил, а нет у меня лёгкости в обращении с ними – может быть, это потому, что до той поры самой близкой и дорогой мне женщиной была мать моя.

Стою я против Варвары, а она, глядя на меня снизу вверх, спрашивает:

– А колдунских книг нет у тебя?

– Это о чём?

– О чём! О колдовстве! Как приворотные зелья варить.

– На что тебе, – говорю, – зелья эти? Вон ты какая хорошая!

Почему-то грустно мне и неловко перед ней, а она – смеётся тихонько.

– Разве хороша?

– Приворожишь и без колдовства.

– Да ну?

– Будто не знаешь?

– Ей-богу, не пробовала!

– Оттого, что нужды нет, сами парни льнут.

Весело и тихо смеётся.

– Видно, оттого! – говорит.

В лесу человек упрощается: всё вокруг него просто, всё живёт открыто – и цветы, и птицы, и разное дерево.

Спрашиваю:

– Скучно тебе без мужа-то?

– А ещё бы!

Прищурила глаза. Взгляд у неё острый, щекочет он мне губы и манит сесть рядом с нею. Сел.

Она меня толкнула плечом и тихонько, ласково спрашивает:

– Али поцеловать меня захотелось?

Вздрогнул я.

– Да, – говорю.

– Так ты бы, – говорит, – поцеловал!

А потом, лёжа у меня на коленях, смотрит она в лицо мне и мило говорит:

– По душе ты мне, Егор Петрович!

– Спасибо, мол, Варя!

– Смотрю я на тебя: такой ты простой со всеми и такой скромный, будто и не мужчина. Хороший, видно, ты человек!

Смущают меня её похвалы, а приятно слышать их.

– Не очень я красив, – говорю, гладя её голову.

– Это ничего! – отвечает. – Красоту даёт любовь. Опять же сказано: красна птица перьем, человек ученьем.

Всё больше нравится мне она в речах её, и так хорошо на душе у меня, словно с покойной матерью встретился.

Встали, вышли на солнышко, ходим плечо с плечом, смотрит на нас корова круглым глазом и ласково мычит, кланяются золотые метёлки зверобоя, пряным запахом дышит буквица и любимая пчёлами синь. Поют весёлые птицы, гудят невидимые струны, сочный воздух леса весь дрожит, полон ласковой музыки, и небо над нами – синий, звучный колокол из хрусталя и серебра.

С того дня мы и зажили потихоньку в крепкой дружбе и горячей любви.

Сначала я думал, что она не серьёзно затеяла это, а так, ради удовольствия, но вижу – чем дальше, тем более внимательна она ко мне, а однажды, ласкаясь, говорит:

– До тебя я людей-то словно половинками видела, право! А теперь всё круглее стало.

– Ну, – говорю, – я рад этому. Больше видишь – больше любишь.

Смеётся.

– Тебя?

– Всё житьё.

– То-то!

А в другой раз, озабоченная, молвила:

– По округе пошли про тебя слушки разные, пожалуй – вредные тебе. Полола я огород на скорняковской мельнице, был там Астахов, и говорили они со Скорняковым и Якимом-арендатором, что ты молодых парней не добру учишь, запрещёнными книгами смущаешь и что надо бы обыск сделать у тебя.