Но потом наступил переломный момент.

Прошло около недели с начала лета, был поздний вечер. Мы с Белли сидели у бассейна, и она хохотала над тем, что я сказал, – даже не помню, что именно. Мне нравилось, что я могу ее рассмешить. И, хотя смеется она часто и рассмешить ее – не геройский подвиг, меня это радовало.

– Джер, ты такой смешной! Смешнее не бывает, – сказала она.

Эти слова – один из лучших комплиментов в моей жизни. Но не они стали переломным моментом.

Он случился потом. Я был в ударе и изображал, как Конрад просыпается по утрам. Все вплоть до мельчайших франкенштейновских подробностей. И тут вышел Конрад и уселся в шезлонг рядом с ней. Потянул ее за хвостик и спросил:

– Над чем смеетесь?

Белли взглянула на него и – подумать только – залилась румянцем. Щеки раскраснелись, глаза заблестели.

– Не помню, – пробормотала она.

У меня внутри все перевернулось. Меня словно пнули ногой в живот. Я заревновал, безумно. К Конраду. И когда она немного погодя пошла за газировкой, а я смотрел, как брат провожает ее взглядом, меня замутило.

Вот тогда-то я и понял, что между нами ничего уже не будет как прежде.

Я хотел сказать Конраду, что он не имеет права. Что все эти годы он ее не замечал, что он не может взять и забратьть ее себе, просто потому, что ему так вздумалось.

Она принадлежала нам всем. Мама в ней души не чаяла. Называла Белли своей тайной дочкой. И весь год с нетерпением ждала лета, чтобы ее увидеть. Стивен, хоть и постоянно ее доставал, на самом деле очень о ней заботился. О Белли заботились все, она просто об этом не догадывалась. Потому что смотрела только на Конрада. Сколько мы ее помним, она всегда его любила.

Только теперь я хотел, чтобы она так смотрела на меня. После того вечера я был обречен. Она стала мне нравиться куда больше, чем просто друг. Возможно, я ее даже полюбил.

Я встречался с девушками. Но они не были Белли.

Я не хотел обращаться к ней за помощью. Я на нее злился. И дело не только в том, что она выбрала Конрада. Тут все по-старому. Она всегда выберет его. Но ведь мы с ней друзья. Сколько раз она мне звонила после маминой смерти? Дважды? Прислала пару писем и смс?

Но вот я сижу рядом с ней в машине, вдыхаю неповторимый аромат Белли Конклин (мыло, кокосы и сахар), вижу задумчиво сморщенный носик, ее нерешительную улыбку, обкусанные ногти… Слышу, как она произносит мое имя…

А когда она наклонилась к решетке кондиционера, ее волосы коснулись моей ноги, и… какие же они мягкие! И я снова все вспомнил. Мне стало трудно злиться на нее и держать на расстоянии, как я намеревался. Да что там трудно, практически невозможно! Когда она была рядом, я мечтал только о том, чтобы сгрести ее в охапку, обнять крепко-крепко и зацеловать до полусмерти. Тогда, глядишь, она наконец забыла бы эту сволочь, моего брата.

– И куда мы едем? – спросила я у Джереми. Я попыталась поймать его взгляд, хотя бы на секунду. Он, кажется, ни разу не посмотрел мне в глаза с тех пор, как появился на пороге у Тейлор, и это выбивало меня из колеи. Мне надо было убедиться, что между нами все хорошо.

– Не знаю, – ответил он. – Я с Коном давно не разговаривал. Понятия не имею, куда он мог податься. Я надеялся, у тебя есть идеи.

Но беда в том, что у меня их не было. Почти. Вернее, совсем.

Я прокашлялась:

– Мы с Конрадом не общались… с мая.

Джереми покосился на меня, но ничего не сказал. Интересно, что Конрад ему про нас рассказывал? Наверное, немного.

Я снова заговорила, потому что Джереми молчал.

– Ты звонил его соседу?

– У меня нет его номера. Я даже имени его не знаю.

– Его зовут Эрик, – выпалила я, довольная, что знаю хотя бы это. – Они весь учебный год вместе жили. И остались в той же комнате на летние курсы. Так что… э… начнем, пожалуй, там. В Брауне. Поговорим с Эриком, еще с кем-нибудь из общежития. Мало ли, вдруг он никуда и не уезжал?