Мой брак развалился, потому что я думала, что страсть, какая была у моих мамы с папой, это самое важное. Я ошибалась. Все дело в обожании, и последние десять лет это происходило прямо у меня перед носом. Они обожали друг друга. Они не могли поверить, что нашли друг друга. Он сделал ее счастливой: наконец.

Только один раз мы думали, что всему пришел конец. На мой четырнадцатый день рождения, когда прошлое, казалось, совсем сходило на нет – смерть миссис Полл, мы, жившие одни в целом большом доме, перемены с приходом Малка, – у моей мамы случился рецидив. Мы называем его, если вообще о нем разговариваем, что редко, нервный срыв. Но я не уверена, что случился именно он. Не знаю, что это было, но в тот день что-то изменилось.

Мы были на пути в «Пиццу Экспресс» недалеко от Британского музея. Сначала мы хотели посмотреть на артефакты египетского некрополя, а уж потом пойти поесть пиццы. Это было мое видение идеального дня рождения, понимаете: никаких мерзких девчонок, никаких надоедливых парней, никаких тупых вопросов; только я, мама, Малк и несколько Птолемеев. Она подарили мне велосипед, и Малк напек блинчиков, а мама написала для меня стихотворение, которое прочитала за завтраком, про девочку по имени Нина.

Стихотворение мне не очень понравилось. (И, как заметил Малк шепотом, когда мама ушла за молоком, «телеграмма» – неверный в таком случае документ. Чтобы вернуть гиену в Аргентину, надо было бы получить судебное предписание. Это я тебе говорю, шептал Малк, пока ее нет.)

Я забыла свою новую сумочку, которую мне подарил Джонас – красивую сиреневую вещицу в форме багета из «Аксессорайз» с тонким, открепляемым шнурком, – и побежала за ней обратно в дом. Малк дразнил меня, когда мы выходили из дома, а мама нетерпеливо ждала нас на подъездной дорожке.

– Когда мне было четырнадцать, милочка, знаешь, чем я занимался в свой день рождения? Да, я пошел гулять со своим лучшим приятелем, и мы выпили бутылку маминого хереса и зажигали на переднем дворе наших соседей, и она избила меня по лицу «Дейли Рекорд». Вот это день рождения, Дилл, да? Дилл, дорогая? – И потом опять, резко: – Дилайла?

Я повернулась от тона его голоса. Мама смотрела через дорогу, с серо-бледным лицом, совершенно не двигаясь.

– Нет, – сказала она, уставившись куда-то в одну точку. – Только не это опять.

Мы проследили за ее взглядом, но там ничего не было. Мужчина отцеплял свой велосипед от фонаря. Несколько человек с ланчами навынос брели по пропитанной дождем дороге. Кот, живущий напротив, бежал по улице.

– Дилл, дорогая? – сказал Малк, отталкивая меня на пути к ней. – Что случилось?

На дороге было тихо, и мужчина напротив посмотрел на нее с любопытством, потому что она стояла, вытянувшись в струнку, просто смотря в никуда, не моргая. Как будто ее заморозили. Грузовик или что-то вроде того прогрохотал мимо, как я помню, потому что это было похоже на фокус: когда он уехал, кот Бальтазар испарился, как и мужчина, уехавший на велосипеде. Кусок белой оберточной бумаги, парящий на ветру, летел им вслед по направлению к каналу.

– Мам? – проговорила я. – Мам, с тобой все в порядке?

– Я знала, – сказала она, все еще смотря на что-то. – Я знала, что я права.

Я стояла рядом с ней, пытаясь понять, что она там видит. Но она повернулась, почти оттолкнув меня с дороги, и пошла в дом.

– Идите без меня, – все, что она сказала, и пока мы стояли там, в шоке, передняя дверь захлопнулась у нас перед лицами.