– А еще Нацу у нас настоящий писатель, представляешь! – сообщила Макико дочери, сдавливая бока опустевшей пивной банки.
Мидорико тут же оглянулась на меня, распахнув глаза, в которых блестел неподдельный интерес.
– Нет-нет, никакой я не писатель! – Я поспешно замотала головой, мысленно ругая Макико: ну зачем было об этом упоминать…
– Эй, не отпирайся, ты же пишешь книжку!
– Пишу, но все никак не допишу… то есть, как бы так сказать… не получается у меня.
– Да ладно тебе, я же знаю, как ты стараешься! – надула губы Макико, а потом снова повернулась к дочери и гордо заявила: – Нацу просто гений!
– Какой из меня гений… – Меня уже начинал раздражать этот разговор. – Ничего особенного я не делаю. Кое-что пытаюсь писать, конечно, но это пока так… хобби.
– Ну, не знаю, не знаю… – недоверчиво произнесла Макико, наклонив голову набок и слегка усмехнувшись.
Она, конечно, не хотела меня задеть. Мне стало стыдно за то, что я так резко отреагировала, а еще неприятно и даже больно от собственных слов про хобби.
Является ли то, чем я занимаюсь, писательством, вопрос открытый. Но все равно, когда я пишу, в уголке сознания всегда маячит мысль: я – писатель. Для меня все серьезно. Конечно, со стороны это может выглядеть бессмысленной тратой времени. И кто знает – может быть, в конечном счете оно и правда не принесет миру никакой пользы. Но мне все-таки не стоило называть словом «хобби» то, чем я занимаюсь всерьез. Я совершила непоправимую ошибку.
Писать – радость. Хотя нет, не так. Это нечто гораздо большее, дело всей моей жизни – по крайней мере, я так чувствую. Я действительно верю, что это – то единственное, ради чего я появилась на свет. И даже если окажется, что таланта у меня нет, даже если то, что я пишу, будет никому не нужно, я не могу просто взять и перестать писать.
Конечно, я понимаю, что удача, трудолюбие и талант в жизни сложно различимы. Понимаю и то, что моя жизнь – только крошечная капля в огромном море, и на самом деле мир никак не изменится от того, напишу я в итоге книжку или нет, признают меня как писателя или нет. Книг и так уже бесчисленное множество, и, если не удастся добавить к ним свою, это еще не повод для грусти или сожаления. Я все прекрасно понимаю.
Но тут перед глазами всякий раз всплывают лица Макико и Мидорико. Наша квартира с горой грязного белья на полу и растрескавшийся, выгоревший, некогда красный ранец из кожзама – может быть, сестры, может, племянницы, а может, и мой… Отсыревшие, заношенные кроссовки в темной прихожей, лицо бабушки Коми, когда она помогала мне учить таблицу умножения. Как у нас кончился рис и мы вчетвером – я, бабушка Коми, Макико и мама – лепили шарики из муки и воды, варили их в кипящей воде, а потом ели и хохотали все вместе, не помню даже над чем. Как чернели арбузные семечки на размокшей газете. Вспоминаются летние дни, когда мы ходили помогать бабушке Коми с уборкой. Аромат шампуня в маленьких флаконах, которые мы упаковывали в пакетики, чтобы заработать еще хоть немного денег. Синие зябкие тени. Беспокойство, когда мама подолгу не возвращалась, и радость, когда она наконец, улыбаясь, появлялась на пороге в рабочем комбинезоне.