Парень резко обернулся. Господи Иисусе, он стал как был – дурак дураком! Лицо его аж затряслось от злости, глаза снова скосились к переносице.

– Собой хвалишься, ведьмино отродье? – выдохнул Зденек. – А ты не хвались, а Богу молись! Брат мой святой, а я при нем пес верный: на пороге лягу, тебя не впущу!

– И не пускай, сама пойду! – от досады я тоже разъярилась: я-то не святая, мне можно. – Пока ты, сукин сын, на пороге храпишь!

Зденек проревел что-то вовсе не разделяющееся на слова, шагнул ко мне… Потом остановился, его кулаки разжались.

– Иди отсюда, Кветка, – хмуро произнес он. – Уходи, не доводи до греха!..

Он отвернулся и побрел прочь: сгорбленный, унылый, и в самом деле похожий на большого нескладного пса. Зденек-монашек, деревенский дурак, будущий святой брат.

Названный брат святого.

Лето меж тем шло в горку. Скосили траву, по опушкам земляника дарила первыми ягодками. Днем воздух над лесистыми холмами уже делался знойным и переливчатым, а ветерок отдавал терпкой смолой с пихтовых лап. Вечера были все длинней и светлее, оставляя лесу меньше времени на зыбкую ненадежную тьму.

При свете все казалось простым и ясным, твердым и надежным, а то, темное и зыбкое, что помаячило да скрылось, уходило обратно в свою тень. Потихоньку забывалось, – а и могла ли я, чьи годы коротки, сетовать на короткую память? Тени за спиной молодого всадника, его лицо, бледное даже при полуденном солнце, сияющие нити, что тянулись к малому водовороту. Рассказы бабки Магды, неведомые силы и незримые враги, мертвая барыня и крылья вихря в небе. Зыбкие круги на воде, странные сны перед рассветом…

***

В то утро я проснулась до света, – меня словно подбросило на лавке. Ничего не понимая, глянула в окно, – полутьма, еще звезды видны на сероватом небе. Даже петухам кричать время не пришло. В хате все спали: отец и братья тихо похрапывали, мать ворочалась и что-то мычала во сне… А я стояла посреди горницы и не понимала, как справиться с этим странным зовом, с неодолимым желанием бежать из дому вон – далеко-далеко, в лес. Предчувствие близкого чуда переполняло все мое существо: казалось, это утро сулило мне что-то необычное. Ничего не решив, даже окончательно не проснувшись, я в чем была выбежала из хаты.

Казалось, ноги сами несли меня – со двора, вперед по дороге, еще вперед, выбежать на еле приметную лесную дорожку, у развилки двух троп повернуть направо, спуститься в низкий овражек, вылезти, цепляясь за кусты. Светало, густой туман лежал в ложбинах, обильная роса покрывала траву. Было на редкость тихо: лес будто бы притаился. Странно, но мне не было холодно: босиком, в одной рубашке, я не мерзла – не то согрелась от быстрого бега, не то не чувствовала ничего за странным ощущением зова. Где-то далеко за спиной нестройным хором заорали деревенские петухи. Вперед, в сторону рассвета! Перелезть через корягу, обогнуть заболоченную низинку, обойти холм. Тропка куда-то потерялась, но меня не покидала уверенность, что я выйду туда, куда мне надо.

Перебегая по стволу дерева, переброшенному через ручей, я поскользнулась на мокрой древесине и полетела ногами в ледяную воду, топкое илистое дно затянуло по щиколотку. Чей-то легкий серебристый смешок пронесся над самой водой, колыхнулись ветки нависшей над ручьем вербы… Только мне не было никакого дела до местной водяницы, – с трудом выпростав ноги из густого ила, я выбралась на берег и поспешила дальше. Ручеек, покрытый клочьями тумана, остался позади; мокрые полы рубахи хлестали по коленям, мешали бежать… Просвет впереди, – оказывается, я снова выбежала на Австрийскую дорогу, срезав путь через лес: в этом месте она петляла, огибая каждый холм. Пересечь дорогу – и снова вперед, через густой подлесок. Впереди еще один овраг – побольше, за ним высокий холм…