– Разве тебе стало хуже? – удивился старик.

– Нет-нет! Наоборот, такое ощущение, будто в груди новый мотор заработал, и в мышцах усталости как ни бывало! Вам бы с этими рецептами в сборную России!

– Ты пей, Михаил. Это не противно. Не бойся.

– Да я и не боюсь. Тоже мне, – Миша выдохнул в стакан и опрокинул в себя содержимое разом.

По ощущениям ничего необычного. Похоже было на воду со слабым привкусом сахара. Но уже через несколько секунд мужчина явственно ощутил вялость в ногах, будто те таяли под ним. Он не чувствовал пяток. От колен и в бёдрах ноги загуляли от напряжения. Миша охнул и чуть ли не плюхнулся на знакомый ему валун.

– Что-то вдруг расквасило немного, – словно оправдываясь, сказал он Гобояну. – Ты что там мне подмешал, дед?

– Не обращай внимания. Это пройдёт. Давай теперь о городе твоём. Можешь рассказать мне о нём? Говори и не останавливайся.

– О городе можно. Он такой… – Миша послушно залепетал что-то, а сам нырнул в ощущение самого себя. Эхом вечерней свежести его внутренности наполнила такая лёгкость, что хотелось летать и щебетать будто птица. Вобрать в себя весь мир, каждую молекулу которого теперь хотелось считать своей кровной. Говорить об этом, восторженно и возвышенно. И петь. Да, петь! Сделать это для каждого, кто на свою беду не видит мир таким же прекрасным, каким его видит Миша.

– … мой город, – наконец услышал себя Михаил – он близок мне так, как могут быть близкими только очень любящие друг друга люди.

– Наверно там есть и та, которая тебя любит, а ты любишь её, не так ли? – спросил старик.

– Наверно, – засмеялся в эйфории Миша, – только я про неё пока не знаю.

– А про кого ты знаешь?

– Я? Про свою маму. Она меня всегда ждёт. По-настоящему умеют ждать только матери. Мне кажется, они сотканы из ожидания. Будто с нашим рождением от них отделяется такая часть их самих, которую они после всегда жаждут вернуть к себе ближе. Выпавший камень из ожерелья. Без него оно уже так не блестит. И мамы наши уже не блестят. Только когда утраченный камушек к ним возвращается снова, они наполняются тем неземным светом, что трудно описать словами… Я часть своей мамы! Вот забавно, – Миша рассмеялся. – Мамы могут без нас обойтись. Но разве легко оставаться неполноценным? Как жить без глаз или голоса? Быть может я её глаза? Каково ощущать, что я лишаю её их? Зачем такое испытание мне сейчас ко всему вдобавок?… Ну вот, уже и сам без неё тоскую. Уеду нынче от вас и отправлюсь к маме. Попьём с ней чаю…

– А ещё?

– Что ещё? Что ещё со мной?… Завод, работа. Я же работаю, дедушка. Это вы тут на печи лежите, а я зарплату получаю. Поделки делаю.

– Говори дальше.

– А что говорить? Мне и этого довольно. У меня никого нет, старик Гобоян. Но я счастлив! Поверь мне, я счастлив жить и делать своё дело.

– Мне очень приятно это слышать. Но, что ты думаешь, где ты сейчас находишься?

– Я не знаю. Где-то за городом. Может меня обобрали? А? Краски, скорее всего, стащили поганцы. Да и плевать! Отчего-то сейчас не сержусь. Ах, милый старик! Если бы можно было жить так же фривольно как вы здесь. И работать. Конечно, работать… Какая же у вас здесь красота! Мои глаза словно рождаются заново. Я же без очков вижу! Это какое-то чудо! Как такое возможно вообще? Я без очков не умею видеть. Ты представь себе – сколько лет не мог без них обойтись, а теперь вон оно что! У вас что, воздух волшебный? И мышцы будто очнулись от сна. Просто удивительно!

Гобоян смотрел на жизнерадостного гостя и улыбался сам. Лишь только глаза молчали. Они уже давно не смеялись. Он дал ложку отвара Мише, чтобы примирить того с реальностью, успокоить. Ему ещё предстоит осознать боль разлуки с привычным окружением. А сейчас пускай летает в эйфории. Долго ли краскам этого мира ещё осталось блистать как нынче?