Капитан как кот доволен, щурится. Видимо, его настроение исправилось.

– Да, был недавно такой приказ. Ну, это к командиру или в дивизию. Значит, таки познакомился? А тут – нет разрешения, и пришлось вернуться?

– Я бы итак вернулся. Война скоро, надо срочно готовиться, а потом воевать. ЭРэСы нужны обязательно.

– Опять за своё… Вот не любят вас, москвичей, и я начинаю понимать, почему. Этак, если ты не угомонишься, то как с тобой и разговаривать. И о войне комиссар не советует трепаться, а об этих твоих снарядах – особист. И командир не хочет связываться. Так что ты бы попритих малость. Эх… Давай лучше о хорошем: техника тебе выделили. Специалист хороший, но с характером. А фамилия почти как у тебя – Панарин. Два пана будете. А звать его – Иван Прокопьевич. Иди, знакомься, а завтра полёты.

Кажется, настроение начштаба опять исправилось – шутка про панов ему явно нравится.

– Может, прямо сегодня и полететь для начала?

– Не спеши, налетаешься. Зайди лучше в столовую, не обедал, поди?

В столовой, как ни странно, меня помнят. Хотя я здесь два раза поел шесть недель назад. Покормили без возражений. Деревня, блин, дыра. Впечатлений мало, я для них что-то новое. Быстро ем и иду к своей чайке. Там мужик в грязноватом комбинезоне стоит.

– Товарищ Панарин?

– Так точно, товарищ лейтенант.

Протягиваю руку. – Давай уж на ты стразу. Нам вместе много работать, потом воевать. Я тебя буду Иваном Прокофьичем звать, а ты меня – как хочешь. Хоть Миша, хоть Михаил, хоть Михаил Семёнович.

Техник смотрит на меня несколько секунд, как бы оценивает. А потом делает знак рукой – отойдём, мол. Мы отходим метров на десять. Как бы теперь у нас разговор конфиденциальный. Хотя и у самолёта никого не было поблизости, и здесь чистое поле, так что чисто символический жест.

– Товарищ лётчик, а что у вас за самолёт?

– Экспериментальная чайка. Испытывали новое покрытие, в серию не пошло, дорого. А мотор – сам, наверно, посмотрел уже.

– Посмотрел. Аккумулятор, свечи, провода – всё не наше.

– С английского самолёта битого. Что-то и ещё могли по мелочи изменить, там мотористы мастера.

– Там много чего по мелочи, – техник смотрит на меня хмуро, даже исподлобья. Не верит. Впервые здесь моя версия не прокатывает. Ну не должен он точно знать, на что способны в Москве, да ещё и в головном КБ. А может, дело не в технике? Может, он чувствует, что я привираю? Такой вот чувствительный… Хотел было я уйти, но оборачиваюсь:

– Слушай, Иван Прокофьевич. Не знаю, в чём ты меня подозреваешь, и как тебе доказать, что я не шпион. Но делать я буду то, что сейчас скажу. До войны восемь месяцев остаётся, а мне ещё надо самолёт получше освоить, а главное – стрелять научиться. А потом буду воевать, и, вероятно, погибну за Родину за Сталина. Но до этого я хочу сбить фашистских гадов сколько смогу. А идти в бой без надёжного техника… Ты подумай, не хочешь со мной работать – попрошу другого.

– Извини, Михаил. У меня ведь отца их благородия повесили. А ты… как будто из них.

– Никто у меня за белых не воевал, ни отец, ни деды, ни о ком не слышал. Да, есть у меня образование. Ну и что? Я лётчик, буду летать и воевать. Машина, сам видел, хорошо отремонтирована. Мне надо чтобы и в июне она была не убитой, мотор мощность выдавал. А полетать придётся, мне ещё стрелять учиться и воздушный бой вести.

– Я получше многих за мотором буду ухаживать. Сделаю, что смогу. Но с запчастями и инструментами у нас бедновато.

– Иван Прокофьевич, а оружейник у нас будет?

– Нет. В полку оружейников на всех не хватает, поэтому они не закреплены индивидуально, как техники, а все вместе обслуживают все самолёты.