Азор почти не помнил матери. В тот день, когда он открыл глаза и увидел своего хозяина, в нём родилось и никогда не покидало его вполне определённое чувство: «Вот этот лысый усатый человек с мягким брюшком, в которое так весело тыкаться носом, и есть тот, за кем мне идти всю жизнь. Идти, усердно виляя хвостом и делая то, что велят. Если нужно, лизать руки и отбирать палку или делать какие-нибудь другие глупости, вроде обнюхивания сумок и чемоданов».

Тренировки Азора начинались с раннего утра. Он мог по восемь часов проводить на площадке: прыгать через барьеры, совать нос в деревянные прорези, обнюхивать обувь и колёса автобусов, кусать неуклюжего человека в мягком костюме, взбираться по высоким лестницам и спускаться вниз.

От стальных ступеней в конце дня болели лапы. Но отказать своему хозяину пёс не мог. Тот был для него солнцем и луной. Прекрасным усатым созданием, пахнущим сладким потом и табаком. Даже полная миска корма не стоила похвалы Семёна Боярчука, его ласкового почёсывания за ухом.

Да и жизнь по строгому расписанию Азору нравилась. Нравилось построение, когда все остальные собаки выходили из вольеров, становясь возле своих хозяев. Нравились голоса людей, тысячи запахов в зале ожидания, из которых он умел выкристаллизовать нужный. Нравился рёв взлетающих самолётов, с детства будивших в нём трепет и уважение.

Первые шесть лет службы пролетели для него быстро. Азор окреп, заматерел, отлично знал своё дело и поглядывал на новичков с лёгким пренебрежением. Ночью он, бывало, поскуливал, тоскуя по хозяину. Но это, пожалуй, было единственным горем в его недолгой собачьей жизни – до того дня, как запахи людей вокруг не переменились.

Это случилось в обычный день, когда у хозяина пикнул прибор на поясе, вызывая их на вполне будничный осмотр багажа.

Азор вышел из вольера, наклонил голову, позволяя прицепить к ошейнику поводок, и пошёл рядом с человеком, чуть касаясь боком его ноги – на небольшом расстоянии, как и требовалось во время тренировок.

Хозяин, похоже, был не в настроении, от него пахло потом ещё сильнее, чем раньше. И в этом запахе чувствовалась какая-то новая примесь. Так пахли люди, которые волновались и собирались сделать кому-то плохо. Запах возбуждения, запах опасности.

Кто-кто, а Азор отлично различал этот запах. Ведь его с детства натаскивали на то, чтобы замечать таких людей в толпе. Он тихонько заскулил и поднял на хозяина глаза, но тот не обратил на него внимания.

Не ускользнуло от чуткого нюха пса и то, что собаки в вольерах и их тренеры теперь пахли иначе. От них исходил кислый, резиновый запах утомления, который обычно люди и животные источали после длительных тренировок. Проблема в том, что они пахли так уже в начале дня.

На учебных площадках лабрадоры проваливали задание за заданием, просили еды и отвлекались на других собак. Овчарки отказывались брать барьер и подниматься по лестницам. Инструкторов, командовавших ими, будто кто-то подменил. Они легко срывались и наказывали животных, путали команды и постоянно уходили на перекур.

В закрытом пункте наблюдения, ведущем в зал ожидания, сидели двое дежурных, смотрели на мониторы. Нередко, когда Азор с хозяином входили в эту маленькую комнатку, охранники громко хохотали и обсуждали последние новости. В тот день в смотровой было тихо. Старший охранник, от которого пахло кофе и дешёвым одеколоном, обычно вставал с кресла, тряс хозяину руку и трепал пса по голове, вопрошая: «Кто у нас лохматый-патлатый? Кого затискать?» В этот раз он так и остался сидеть, только едва повернул голову.