Устина подошла к Наталье ближе и заглянула в лицо Аннушки, спящей у неё на руках.

– А чего удивляться, коли ты своими руками к себе зло прижимаешь?! – тихо, чтобы не разбудить девочку, сказала повитуха. – Пятно-то у неё всё чернее и чернее.

Наталья это тоже заметила: нечистая отметина на щеке девочки будто ещё больше выросла и потемнела. Поэтому она никуда не ходила с дочкой, гуляла с ней лишь вокруг дома. Ей не хотелось, чтобы все перемывали её дочери косточки. Хотя бабы уже и так шептались и показывали пальцем в её сторону. В деревне невозможно иметь секреты, так или иначе, все кругом обо всём узнают.

– Я решилась, Устина, – тихо проговорила Наталья, – отнесу Аннушку в лес. Прямо сегодня отнесу. Прямо сейчас. Не могу больше. Всё у меня с ней не так.

Старуха ободряюще похлопала Наталью по спине.

– Вот и хорошо! Вот и умница. Наконец-то дотумкала. Нечего себе жизнь портить, ты молодая, нарожаешь ещё детей! – воскликнула она.

– Да, наверное, ты права, – задумчиво сказала Наталья.

– Раз решилась всё-таки, то иди, не медли!

Устина подтолкнула женщину к калитке. Наталья тяжело вздохнула, развернулась и медленно побрела со двора Устины к лесу, мрачно темнеющему вдалеке. Чем дальше она отходила от деревни, тем быстрее становился её шаг. А когда она вошла в лес, то и вовсе перешла на бег. Наталья рыдала, дав волю слезам, – здесь её никто не увидит, не осудит. Лес стерпит всё.

– Ты прости меня, Аннушка. Но так надобно… – то и дело повторяла Наталья.

Она бежала вперёд, не разбирая дороги, не глядя по сторонам, тяжело дыша. И вот, добравшись до чащи, куда почти не проникал солнечный свет, она в последний раз взглянула в личико Аннушки, а потом положила свёрток с ребёнком на землю, резко развернулась и не оглядываясь пошла прочь.

Какое-то время девочка спала, лёжа на мягком ковре из мха, туго укутанная в пелёнку. А потом она проснулась, закряхтела, завозилась внутри своего кокона. И вскоре звонкий младенческий крик разнёсся по лесу. Девочка плакала, отчаянно и громко, зазывая голосом мать, которая может перепеленать её в чистую пелёнку, согреть у груди и напоить молоком.

Девочка плакала, и лес тревожно шумел.

Девочка плакала, и птицы испуганно вскрикивали, взлетали с насиженных гнёзд.

Девочка плакала, и небо темнело, предвещая близкую грозу. И вот уже первые раскаты весеннего грома пронеслись над лесом, заставив содрогнуться и задрожать вековые ели.

А девочка всё плакала и плакала, чувствуя предательство матери…

И тут из-за деревьев появилась тёмная сгорбленная фигура. Старуха, хромая, медленно подошла к кричащей девочке и долго смотрела на неё, склонив голову набок. Её длинные седые волосы были заплетены в две тугие косы, свисающие до самой земли, а лицо скрывал большой тёмный капюшон.

Не говоря ни слова, старуха подняла девочку с земли, прижала к своей впалой груди и понесла её в тёмную глубину леса…

На улице буйствовала весенняя гроза, а внутри маленькой бревенчатой избушки было жарко, пахло печным дымом и сухими травами, которые были развешены по стенам. По центру избы стояла большая русская печь, в которой потрескивали поленья. На печи горой возвышались подушки, прикрытые сверху ярким лоскутным одеялом.

В избушке было всего одно маленькое оконце, которое почти не пропускало свет, отчего внутри царил полумрак. У окна стоял деревянный стол с двумя широкими лавками по бокам. Другой мебели не было, да она и не поместилась бы здесь.

Когда низкая дверь распахнулась, впустив внутрь порыв ветра, с печи сразу же спрыгнул большой чёрный кот. Он выгнул спину дугой, потягиваясь, широко зевнул и громко мяукнул хриплым голосом.