Вот и Настасью та беда не минула, за отцом да старшим братом и младшего брата схоронила, от той неведомой болезни помер, да и осталась одна. И когда уж почитай, что последние живые люди из Старого Рыбалья уходили, дома свои побросав да страшась неведомой хвори, звали они и Настасью с собой, не испугались шаманова проклятья.
Дескать, чего тебе, девка, в пустом дворе оставаться, ведь никого и в селе уже не осталось, пусты избы, ни людей, ни скотины, токма смерть чёрная ходит окрест… Не поехала Настасья, знала, не оставит Чагат в живых тех людей, кто помочь ей желал. Поклонилась, перекрестила вослед последнюю подводу, да и в дом ушла.
Сушь пришла страшная в ту годину, уж то ли шаман наколдовал, или бабка та найманка, поди их разбери, у них свои боги. Иссяк источник, что столько веков из-под камня большого исходил, заболотело русло, гнильём вокруг понесло…
Чагат сам приехал к Настасьиному двору, в этот раз один, без друзей и без даров. Вышла Настасья к нему, будто ждала его давно, встала на родном крыльце, словно каменная…
– Что, девка, поучил я тебя! Смирись с судьбой, мне ты богами в жёны назначена! Без тебя роду моему угаснуть прочат, и всё одно тебя в жены возьму! Либо своею волей пойдёшь, и тогда благодать на эту землю вернётся, либо силой уведу, и тогда…
Бровью только повела Настасья, косу на спину с высокой груди перекинула, да так глазами сверкнула, что не удержался Чагат, назад отступил.
– Своими Богами мы живём, и ваших тоже чтили, как полагается на доброй земле соседям жить, – сказала Настя Чагату, – А только за твои дела чёрные не быть никогда по-твоему! За братьев моих, за отца, за всех сельчан, кто на погосте теперь лежит от хвори неведомой завершив труды земные… За всех этих людей…. Тебя я проклинаю, страшным проклятьем перед кончиной своей, никогда тебе самому покоя на этой земле не будет! И отцу твоему зло его возвернётся! Угаснет ваш род, через века всё меньше будет лесного народа, растворится он в тайге, среди кедров вековых!
Закричала страшным криком девушка, взяла горевший у крылечка жирник масляный, да и разбила на крыльце. Занялся огонь, как доселе никогда Чагат не видал, понесло пал так, что заревело кругом, и давай, и давай по пустым-то избам скакать! Ревел огонь, кричал Чагат, ухватить Настю пытался, да только увернулась та, бросилась к реке, да и полетела, душа светлая, с крутого берега в омут. Так и сгинула в омуте, а с ней и Старое Рыбалье сгинуло навек.
Замолчал дед Матвей, прищурился, поди спит гость его, сказом старинным убаюканный, да не тут-то было. Поднял Алексей голову, хоть он и подрёмывал уже давно, а всё ж как такое не слушать!
– Дедо, а дальше-то что было, с шаманом этим, и с Чагатом?
– А про то завтра сказывать стану, чичас спать пора! – сказал дед Матвей и погасил лампу, погрузив избу в темноту.
Давно играла за окном ночь, засеяв звёздами небосвод, далеко на порогах шумела река… засыпая, Алексей видел перед глазами лёгкую девичью фигурку посреди горящих изб, и мечущегося среди огня парня в меховой круглой шапке…
Глава 3.
Утром дед Матвей совсем ранёхонько Алексея разбудил. Уже и чай был готов, за окном только занималась алая зорька, окрашивая светом верхушки кедров. Тишь стояла над лесом, обещая жаркий погожи день.
– Уж поди скоро геологи-то прибудут, коли с ними собираешься, так собери, что с собой. Вот, заодно к куму моему на селе заглянешь, к Фёдору Кузьмичу. Отдашь ему котомку, там сынам моим письма, он отправит, да кое-что из гостинцев. У него тоже заберёшь, я там ему кой-чего в город заказывал, так уж поди привёз. Обратно уж завтра спозаранку со сменой и отбудешь, а у Фёдора Кузьмича и заночуешь. Нютка евойная тоже на каникулы приехала, вот и сходите вместе, может фильму какую привезли. Поди скучно тебе тут у меня, что тут – кедры да ёлки, ёлки да кедры.