Пока Сильвия добиралась до Саллэн Стрит, странным образом появилось и не исчезало ощущение того, что что-то принялось наблюдать за передвижением "Квазимодо" и его хозяйки. Что-то наступало. Это подсказывало напряжение, витающее в воздухе. Птицы стали замолкать или исчезать, одних только воронов становилось больше или они просто делались более заметными, словно падальщики, слетающиеся и ожидающие чего-то страшного и смертельного, но город не оживал, а деревья не пробуждались. Что-то сплетало Хиддланд в мрачную сеть неизвестного происхождения, переплетая все дома и людей в единый кокон. Кокон, в котором что-то происходило и не существовало выхода.

Мне часто кажется, что не люди пасут стада, а стада гоняют людей, – настолько первые свободнее.

Генри Дэвид Торо. Уолден, или Жизнь в лесу

Этот город – прибежище настоящих монстров, пахнущий гнилью мерзких душ, в котором порочные человеческие куски мяса жили бок о бок со своими внутренними демонами, а всех ангелов решили отправить на костёр уничтожения. Хиддланд спал, и стоило переступить его порог, как сонный мрак и паралич равнодушия сковывали всё тело, и огромные усилия растрачивались на то, чтобы не попасть в эту ловушку, как другие, что действуют подобно зомби или всего лишь притворяются, от чего становилось ещё больше отвратно.

Дождь смывал грязь с естества людей, стекая помоями и впитываясь в земли городка, и становилось очевидно, что его опухолью считались жители, такие с виду чистые и доброжелательные, а причина болезни скрывалась даже от самых порочных глаз. Здешняя странная природа сотворяла из Хиддланда дерьмо, на которое, как мухи, были охочи люди. Этот город опутывал своих жителей невидимыми зловонными корнями, и те становились подобием марионеток. И получалось так, что с виду люди как бы жили: учились, работали, заводили семьи, любили и умирали. Но как будто во сне. Всё, что делал любой человек, оказывалось следствием игры с марионеткой. Точно из хиддландских жителей высасывали волю и обращали в часть города. Они существовали в своём мирке, в своей атмосфере и туристов воспринимали в штыки, точно боялись, что чужаки потревожат город и помешают его спокойствию. Бывало так, что иностранец, во время не убравшийся из Хиддланда, увязал в этом болоте на всю жизнь. Здесь всё было другим, даже лес и звери. Здесь ты менялся. Это произошло и с индейцами-тлинкитами в тысяча девятьсот шестидесятом году, которые встретили белых переселенцев агрессивно. Но когда они не смогли противостоять цивилизованным нациям, тлинкиты ушли на восток в дикий лес и уже там их что-то исказило, из людей превратило в монстров. Спустя семнадцать лет они напали на мирных хиддландских жителей ночью и некоторых из них жестоко убили. В качестве трофея обезумевшие индейцы забирали глаза своих жертв. На утро жители города решились на самосуд. И те, кто осмелился отправиться в восточный лес, отыскали индейское поселение и увидели только сожжённые человеческие останки. Та ужасная пора повлияла на создание городской легенды. Якобы эти тлинкиты, которые проповедовали анимизм11, пробудили в здешних местах тёмную природную силу, и теперь эта сила забирала души живых существ. Событие в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году положило начало ксенофобии12, а также усложнённой расовой ненависти по отношению к приезжим азиатам. Местных азиатцев люди сторонились, не принимали, как личность, бывали даже случаи жестоких убийств на вонючих улицах, куда более-менее порядочный хиддландский человек не сунулся бы, а туристов так и вовсе чуть ли не выгоняли пинками. Объяснить это можно так: у хиддландцев отключался мозг, когда они видели человека монголоидной расы, что-то побуждало жителей ненавидеть и бояться их. Они и сами не знали, за что ненавидят, просто в их головах сидел, чёрт знает откуда взявшийся, обезумевший таракан-параноик, и всякий раз, когда он видел признаки азиатской национальности, у него срывало крышу. Но время проходило, соседей монголоидной расы становилось всё меньше в Хиддланде, пока их не остались единицы, и жители похоронили ненависть, думая что она уже бесполезна. Местные азиаты, скольких можно пересчитать по пальцам только одной руки, жили тихо и неприметно, боялись белых и чёрных, больше, конечно, белых, поэтому выходили на улицу только по необходимости. Жители забывали о них, не замечая их, даже если они шастали по улицам, и вспоминали всякий раз, когда в поле их зрения попадали тотемные столбы тлинкитов, расставленные по городу, как напоминание. Тогда память вскрывала черепные гроба и вытаскивала из гниющего серого вещества ненависть.