– Делайте все, что хотите, чтобы ощутить эту комнату своей, – сказал он нам. – Если вам не нравится цветовая гамма, весной поменяем.

Я посмотрела на него. Когда настанет весна, нас здесь не будет. Кэрри сидела, вцепившись в свою вазу с искусственными фиалками, и я заставила себя заговорить.

– Доктор Пол, весной нас здесь уже не будет, и мы не должны позволять себе слишком уж хозяйничать в ваших комнатах.

Он был уже в дверях, но остановился и обернулся ко мне. Он был высок, наверное, шесть футов два дюйма или выше, широкие плечи почти заполнили дверной проем.

– Мне казалось, что вам здесь нравится, – задумчиво сказал он, и его темные глаза заполнила тоска.

– Мне здесь нравится! – быстро ответила я. – Нам всем здесь нравится, но мы не можем вечно пользоваться вашей добротой.

Он не ответил, просто кивнул и ушел, а я обернулась к Кэрри и обнаружила, что она смотрит на меня весьма враждебно.

Каждый день доктор брал Кэрри с собой в больницу. Поначалу она ревела и соглашалась идти только при условии, что я тоже пойду. Она сочиняла фантастические истории о том, что с ней делали в больнице, и жаловалась на громадное количество вопросов, которые ей там задавали.

– Кэрри, мы никогда не лжем, ты знаешь. Мы трое всегда говорим друг другу правду, но совершенно необязательно рассказывать всем и каждому о нашей прошлой жизни на чердаке, понимаешь?

Она посмотрела на меня огромными, больными глазами.

– Я никому не говорила, что Кори ушел от нас на небо. Я никому этого не говорила, кроме доктора Пола.

– А ему ты сказала?

– Кэти, я ничего не могла поделать, – и Кэрри, заплакав, уронила голову на подушку.

Так доктор узнал о Кори. Как печальны были его глаза в тот вечер, когда он расспрашивал нас с Крисом, желая знать все детали болезни Кори, что привела его к смерти!

Мы с Крисом едва не свалились с дивана в гостиной, когда Пол объявил:

– Я счастлив сообщить, что мышьяк не причинил непоправимого вреда ни одному из внутренних органов Кэрри, как мы того боялись. Не смотрите на меня такими глазами. Я не открыл вашей тайны, но должен был объяснить лаборантам, что следует искать. Я сочинил какую-то историю о том, что вы выпили яд случайно, что ваши родители были моими добрыми друзьями и я собираюсь оформить над вами опекунство.

– Кэрри будет жить? – прошептала я с громадным облегчением.

– Да, будет, если только не поедет неведомо куда болтаться на трапециях, – улыбнулся он. – Я назначил вам двоим завтра осмотр у меня, если, конечно, у вас нет возражений.

О, у меня были возражения! Я не слишком-то жаждала перед ним раздеться и чтобы он меня ощупывал, даже и в присутствии медсестры. Крис говорил, что глупо думать, будто сорокалетний врач может испытывать эротическое удовольствие от осмотра девочек моего возраста. Но, сказав это, он изменился в лице, поэтому вряд ли можно с уверенностью сказать, что он на самом деле думал. Возможно, Крис был прав, потому что, когда я лежала на смотровом столе, обнаженная, прикрытая только простыней, доктор Пол казался совсем другим человеком, не тем, чьи глаза неотступно следовали за мной, когда мы были в жилой половине дома. Он проделывал со мной все то же самое, что и с Кэрри, только задавал гораздо больше вопросов.

– Менструации не было больше двух месяцев?

– У меня вообще нерегулярный цикл, честное слово! С двенадцати лет, когда все началось, у меня дважды были задержки от трех до шести месяцев. Я начала беспокоиться, но Крис прочел в одной из своих книг по медицине, которые мама дарила ему в большом количестве, что слишком много волнений или сильный стресс могут быть причиной неполадок с месячными. Вы же не думаете… То есть я хочу сказать, я ведь не больна ничем, правда?