– Несколько странные представления о задачах и обязанностях персонала спасательной станции, – наклонив голову набок, задумчиво заметил Лакост.

Он, кажется, шутил.

– Спасательной? – переспросил я.

– Ну да, – невозмутимо подтвердил он.

Это было здорово придумано. Спасательной?! Нет, вы подумайте – спасательной! Я захохотал.

– От чего же вы спасаете? Ведь каждый может узнать… Нет, молодцы люди! Люблю здоровый юмор. Спасатели…

Все почему-то смотрели в стороны, словно тактично ждали, когда я перестану смеяться. А я не переставал. Уж очень это мне понравилось – спасать людей, которые знают, что все равно они не погибнут. Когда-то это называли «мартышкин труд».

– А вот что, ребятки, – сказал вдруг круглолицый с полотенцем, – начихаем-ка мы на законы гостеприимства, возьмем уважаемого гостя под локотки и скинем-ка его со стартовой площадки. Разбиться он, разумеется, разобьется, но что-нибудь да уцелеет. Кусочки соберем – придется мне поработать; руки-ноги заменим биоквантовыми протезами, всякие там печенки-селезенки поставим наилучшие, патентованные. Память восстановим почти полностью – это я гарантирую, запросим в профилакториуме снимок нейронной структуры… А?

Я уже не смеялся.

– Слух обеспечим отменный. – Джабжа перекинул салфетку через согнутую руку, наклонил голову, ухмыляясь. – Зрение – острейшее. Обоняние – высшей кондиции. Не угодно? И потом живите себе все положенные вам годы с миром, живите – поживайте, детей… – Он быстро глянул в сторону Илль и осекся. – Ладно, – сказал он, – отставить избиение младенца. Присутствующим ясно, что с горок лучше не падать. Чтобы прожить свои положенные годы, – опять свирепый взгляд в мою сторону, – по возможности с собственными конечностями. Ну а о тех, кто по тем или иным причинам не удосужился еще обратиться в Комитет «Овератора», я даже и не говорю – для них это совершенно противопоказано. – И он снова с минимальной дружелюбностью – слишком демонстративной, однако, чтобы быть искренней, – глянул на меня.

Свирепость у него была уморительная, и это несколько примирило меня с только что преподанным мне уроком. Да, годы, проведенные в одиночестве, здорово сказываются на психике.

Лакост, видимо, думал о том же:

– Вы ведь тот самый механик, который просидел одиннадцать лет на каком-то буе?

Все знают. Я кивнул.

– Какого же черта вы молчите? – вдруг взорвался Джабжа. – В кои-то веки выудишь в горах интересного человека, а ему и в голову не приходит отплатить за гостеприимство. Выкладывайте, что там с вами приключилось.

Этот Джабжа распоряжался, словно он был начальником базы. Милый дворняга. Но я был ему благодарен уже потому, что носик на черноглазой рожице поехал круто вверх, чтобы никто не забывал, кто именно выудил меня, такого интересного, из ледяной могилы.

– Я думаю, что в общих чертах вы и сами все знаете, – попытался я скромно увильнуть от рассказа.

– Рассказывайте же! Ну!

Ишь, какой капризный головастик!

И вдруг светлое лицо Саны встало передо мной. «Не надо… Не вспоминай об этом… Не теряй на это времени – нашего времени…»

Эти ребята ждали от меня веселых приключений. Космический вояж с десятилетней остановкой. Тайна рокового буя и искушение святого Антония на современный лад. А для меня это были те, четверо, которые погибли в первые же минуты этих лет и продолжали оставаться со мной до сих пор. Я был виновен перед ними, и ни доводы собственного рассудка, ни воля Саны не могли заставить меня оправдаться или позабыть о них.

– Вы ведь были там не один. Как же произошло, что остальные не вернулись?

Я посмотрел на Джабжу с ненавистью. Что он лез ко мне? Какое он имел право спрашивать о том, в чем я был невиновен перед людьми? А уж то, что касалось меня самого, я никак не собирался раскрывать здесь, в каком-то случайном уголке, где мне суждено провести одну ночь.